Костя замер на броне: а что если это было основным и главным в решении комбата? То, что они холостяки? Что ни семьи, ни детей, а значит, если не придется вернуться…

«Ну и что, ну и правильно, — не дал развиваться цепочке размышлений Костя. Он не знал, как отнестись к своей догадке, как после этого думать о комбате, который предусмотрел гибель «ниточки» и… и отдал его, Костю, Гришку Соколова на… на…

— Ну, чего там? — нетерпеливо переспросил Соколова.

Тот хотел пожать плечами, но они застряли в проеме, и Гриша нырнул обратно под броню. Поджав ноги, чтобы никого не задеть, за ним юркнул Верховодов.

— Ноль–пятый, лично, — протягивая потрескивающий эфиром шлемофон, шепнул лейтенант.

С появлением раций и передатчиков у «духов» переговоры в открытом тексте прекратились и превратились в сущую муку: не разговор, а сплошной поток цифр, к тому же меняющийся с каждым новым рейсом. Семерки, тройки, десятки, сотни означали все — от координат «ниточки» и скорости движения до настроения солдат и того, пообедал ли он сегодня.

Соколов протянул планшетку с картой и цифровым кодом, Верховодов поднял глаза, чтобы поблагодарить лейтенанта, и недоуменно замер. Тряхнул головой — нет, видение не исчезло: за спиной Соколова, в глубине «бэтра», освещенный зеленой лампочкой подсветки, сидел Юрка Карин.

Водитель, то ли подтверждая это, то ли здороваясь, кивнул. Верховодов, ошарашенный новостью, еще не зная, что сказать и как поступить, на всякий случай показал ефрейтору кулак, но тот опять согласно кивнул и, стервец, улыбнулся.

А потом пошли кроссворды с радиограммой. Костя добросовестно выписал столбцы цифр, отдельные фразы, попросил три минуты и склонился над шифром. Поняв смысл передачи, вгляделся в карту, даже заглянул на ее сгиб. Поднял взгляд, ж Юрка, увидев его, сдержанно улыбнулся. Но на этот раз Верховодов никак не отреагировал, и водитель, присмотревшись, понял, что командир смотрит мимо него. Зная, что за ним уже никого нет, Юрка тем не менее оглянулся: никого.

— А ты почему здесь? — вдруг очнулся Верховодов и на этот раз не удивленно, а раздражительно посмотрел на Карина. — Я тебе где приказал быть?

— С майором, — тихо ответил Юрка. Старший лейтенант готов был отдать голову на отсечение: водитель ждал от него радости.

— Так какого черта ты здесь? Мальчишка! Героя из себя строишь? — Старший лейтенант даже не замечал, что точь–в–точь повторяет слова майора, когда тот ругался в медбате на него самого.

При зеленом свете бледнеющее лицо становится серым. Серый Юрка, не сводя взгляда с командира, начал открывать крышку люка над своей головой. Силы не хватило сдвинуть рычаг, и тогда он сбил его ногой. Отбросил крышку до стопора. Отвернувшись от командира, полез в люк.

— Э–э, погоди, ты куда? — Верховодов тоже вынырнул в свой люк наверх. — Куда, я спрашиваю? Стой, стой, тебе говорят!

Он успел дотянуться и ухватить за бушлат готовившегося спрыгнуть Карина, осадил его. Перебрался к нему, сел рядом, по–прежнему не разжимая рук.

— Ты что, ошалел?

— Почему же? Я птица вольная, свое отслужил. Вот только не знал, что так плохо. Тогда извините. К майору пойду. Назад. — Юрка старался отвернуться, чтобы старший лейтенант не видел его прыгающих губ. Так же к горлу подпирало и перехватывало дыхание, когда уезжал от матери в Термезе, что–то подобное творилось с ним, когда перевернулся на Саланге, и вот сейчас… Эх, командир, командир… От тебя ли слышать такие слова, он ли их заслужил?

Юрка опять попытался спрыгнуть, но Верховодов держал крепко.

— Обиделся… Вообще–то правильно. Извини, брат, — сказал Костя.

Почувствовав, как обмяк после его слов водитель, отпустил бушлат, но подвинулся ближе.

— За что ж вы меня так, товарищ старший лейтенант?

— Честно? Мать твоя не выходит из памяти. Тысячу раз уже проклял себя, что согласился взять тебя в рейс. И мысленно пообещал: или оба вернемся, или… то опять же только вдвоем. И тут я словно крест с себя снимал, отправляя тебя с майором. Вздохнул свободно, а ты… Ты опять на шее… Когда перебрался?

— Сразу же. И майор, кстати, не был против, — более спокойно отозвался Юрка.

— Майор умница, он тебя понял. Тебя, но не меня… А наши дела, Юра, хреновые. Непонятные наши дела.

Юрка резко повернулся, и Верховодову показалось, что он увидел в глазах водителя страх. Ощущение это было мимолетным, потому что в тот же миг Юрка сумел напрячься и постарался как можно беззаботнее спросить: «Что там случилось?» — по старший лейтенант понял: да, Юрка не боялся ни этой своей еще одной ходки «на войну», ни Саланга — он почувствовал страх только сейчас. И испугался, видимо, потому, что имрл выбор, причем имел его дважды — в Термезе, когда был уже приказ об увольнении в запас, и второй раз на Саланге, спрыгнув с бронетранспортера майора. Получается, дважды сознательно Юрка делал выбор не в свою пользу. Солдатская же притча поучает: «Не напрашивайся и не отказывайся». Не напрашивайся — чтобы потом не жалеть, случись что. Не отказывайся — потому что вместо тебя все равно кого–то пошлют в рейс и уже не дай бог что–то случится с ним: все ведь ляжет на твою совесть… Благоразумие и гордость. Первой частью Юрка пренебрег начисто, и все было бы хорошо и красиво, если бы здесь не погибали…

— Так что там за вводная? — не дождавшись ответа, еще более беззаботно сумел спросить Карин.

Ах, Юрка, Юрка, — садовая голова, небритая морда. К&кой же ты классный парень! Сильный парень!

— Что смотрите, товарищ старший лейтенант?

— Да нет, просто о своем думаю, — очнулся Верховодов. — А ситуация… Эй, Гриха, — позвал в люк, — захвати карту и поднимайся наверх.

— Слушайте, мужики, мы не на прогулке, — показалось побитое оспинками лицо лейтенанта. — Давайте–ка лучше вниз.

— О, хоть одра трезвая голова, — согласился Костя. — При такой заботе да хоть в Панджшер к Ахмад Шаху.

Соскользнули вниз, на устланные матрацами лавки.

— Говорят, Ахмад Шах на 16 февраля, когда уйдет последний солдат, назначил прием иностранных послов в Кабуле уже в качестве то ли президента, то ли премьер–министра, — расстилая карту, поделился услышанной еще в Союзе новостью лейтенант.

— А мне кажется, что все будет не так просто, — покачал головой Верховодов, отыскивая своп пометки на карте. — Ты вспомни, как «духи» еще в мае 88–го обещали через три часа после ухода наших войск взять Джелалабад. Взяли? Через сутки должен был пасть Кандагар. Пал? Я о чем, например, подумал, мужики. Хотели мы того или нет, но оказывали мы все эта девять лет медвежью услугу афганской армии.

— Мы? — поднял недоуменно голову лейтенант. Развернул свои широченные плечи: — Да они бы без нас…

— …они бы без нас значительно быстрее научились воевать. А так девять лет практически просидели за нашей спиной и только теперь, когда отступать некуда, когда, кроме них, защищаться некому, они начнут драться. Вот помяните мое слово, или я ничего здесь не видел и не понял.

— Но продержатся ли, товарищ старший лейтенант? — солдат, сидевший за пулеметом, отстранился от прицела, посмотрел на Верховодова. Оправдывая любопытство, пожал плечами: — Жалко все–таки. Девять лет…

— «Восток — дело тонкое», говорил товарищ Сухов в «Белом солнце пустыни», — неопределенно ответил старший лейтенант.

Да и кто возьмется сейчас прогнозировать ситуацию в Афганистане? Где тот смельчак? Одно только твердо вывел для себя Костя: раз за девять лет войны «духи» не сумели договориться между собой и объединиться — а объединиться не сумели только потому, что каждый из главарей желал быть только главным, а не в подчинении другого, — то сейчас, после вывода, они ведь глотку перегрызут друг другу в борьбе за власть. А там… кто его знает.