— Давай спать посменно, — предложил О'Пара, — и слушать. Может, он говорит во сне.
— Ты, конечно, полистал его блокнот?
— Бесполезно. Он никогда ничего не записывает.
Палеолог в отчаянии вскинул руки.
— Скажи, чтобы его бой показал тебе телеграмму, когда понесет ее на радиостанцию.
— Мистер Шамбл всегда относит телеграммы сам.
— Тогда узнавай как хочешь. Иди, я занят.
Шамбл сидел в баре, излучая загадочность. В течение вечера все по очереди подсаживались к нему, предлагали виски и невзначай вспоминали о когда-то оказанных услугах. Но он хранил молчание. Слух дошел даже до шведа, и он явился в гостиницу.
— Шомбол, — сказал он, — говорят, вы имеете хорошие новости.
— Я? — сказал Шамбл. — Если бы!
— Но, простите меня, все говорят, что вы имеете хорошие новости. Я должен телеграфировать моим газетам в Скандинавии. Пожалуйста, скажите мне, какие у вас новости.
— Я ничего не знаю, Эрик.
— Очень жаль. Я давно не посылал в мою газету хорошие новости.
И, сев на мотоцикл, грустный швед уехал в дождь.
7
Однажды на банкете, устроенном в его честь, сэр Джоселин Хитчкок скромно сказал, что своим немалым успехом в жизни обязан привычке «вставать чуть раньше других». Отчасти это была фигура речи, отчасти ложь, а кроме того, это вообще не имело значения, поскольку журналисты, как правило, встают поздно. В Англии Шамбл, О'Пара, Свинти или Коркер утром редко добирались до ванной раньше десяти часов в тех лежбищах, которые они звали домом. То же о них можно было бы сказать и в Джексонбурге, хотя в «Либерти» не было ванных, но в тот день они проснулись на рассвете.
Тому было много причин: сердцебиение, тошнота, сухость во рту, резь в глазах, псевдопохмелье, вызванное разреженным горным воздухом, обычное похмелье, имевшее те же симптомы, поскольку накануне вечером все они, испытывая разные чувства, одинаково напились, спаивая Шамбла, но главной причиной были строительные дефекты здания. Дождь начался одновременно с восходом солнца, а в каждой комнате из железной крыши где-нибудь да текло. Дождь пробудил к жизни пишущую машинку Венлока Джейкса, ион принялся отстукивать на ней очередную главу «Под горностаевой мантией». Вскоре мрачные коридоры огласились криками: «Бой!», «Воды!», «Кофе!».
Приехавшие раньше других Шамбл, О'Пара и Свинти могли получить, как, например, французы, отдельные номера, но они предпочитали жить вместе, чтобы легче было друг за другом присматривать. У киношников выбор был небогат. К их приезду свободными оставались только два номера. Один из них занял директор-координатор по первичным контактам и связям, другой достался всем остальным.
— Бой! — кричал Коркер, стоя босыми ногами на сухой половице лестничной площадки.
— Бой! — кричал О'Пара.
— Бой! — кричали французы. — Это неслыханно! Здесь обслуживают только англичан и американцев!
— Их подкупили. Я видел, как Шамбл вчера давал деньги одному из слуг.
— Мы должны заявить протест.
— Я уже заявил.
— Мы снова должны заявить протест. Мы должны устроить демонстрацию.
— Бой! Бой! Бой! — кричали все, но никто не шел.
В пристройке сэр Джоселин Хитчкок надел поверх пижамы плащ и, как кот, юркнул в кусты.
8
Наконец появился Палеолог с утренним донесением. На лестничной площадке он повстречал Коркера.
— В этой стране вам нужен собственный бой, — сказал он.
— Да, — сказал Коркер, — похоже, ты прав.
— Я вам найду боя. Очень хорошего, из адвентистской миссии, все умеет, читает, пишет, говорит по-английски, поет псалмы.
— Умереть можно!
— Что?
— Не важно. Не имеет значения. Пришли его ко мне.
Таким образом Палеолог обеспечил слугами всех прибывших. Коридоры заполнили круглолицые, миссионерской выучки эсмаильцы. У них было много обязанностей. Утром и вечером они должны были давать секретной полиции отчет о поведении своих хозяев. Они должны были красть копии хозяйских телеграмм для Венлока Джейкса. Обычно слуга получал доллар в неделю. Журналисты платили пять, но разницу Палеолог забирал себе. Слуги тоже не теряли времени даром и то и дело требовали денег вперед — на новую одежду, похороны, свадьбы, штрафы и несуществующие муниципальные налоги. Палеолог узнавал о том, сколько им удавалось добыть, и изымал свою долю.
9
В спальне было темно, сыро, из щелей дуло. Снаружи стучал, шумел, топотал, цокал и булькал дождь. Одежда Коркера валялась по всей комнате. Коркер сидел на кровати, размешивая в чае сгущенное молоко.
— Пора подниматься, старина, — сказал он.
— Да.
— Кажется, мы все вчера набрались.
— Да.
— Гнусно тебе?
— Да.
— Встанешь — пройдет. Тебе мои вещи мешают?
— Да.
Коркер раскурил трубку, и комнату наполнило отвратительное зловоние.
— Так себе табачок, — сказал он. — Местный. Купил у какого-то негра. Хочешь попробовать?
— Нет, спасибо, — сказал Уильям и нетвердо поднялся. Пока они одевались, Коркер говорил с несвойственным ему пессимизмом:
— Я так работать не привык. Не люблю топтаться на месте. Надо наметить план действий, завести контакты, источники, взбодрить население — а то мне неуютно.
— Это вы моей зубной щеткой пользуетесь?
— Надеюсь, нет. У нее белая ручка?
— Да.
— Тогда это она. Ошибка вышла, моя зеленая… Так вот, я говорил, что нам нужно завести здесь друзей. Странная вещь, но я не чувствую, что мне тут рады. — Он изучающе смотрел на себя в единственное зеркало. — У тебя перхоти много?
