— Есть еще один вопрос, — продолжал министр благоденствия. — Бытового свойства, но не столь уж и неуместный, как может казаться. Успели ли вы обзавестись привязанностью в Спутник-Сити? Ваше досье дает основание полагать, что успели.
— Какие-нибудь напасти из-за баб? — пояснил министр отдыха и культуры.
— A-а, да. Большая напасть, — ответил Майлз. — Только с этим покончено.
— Видите ли, совершенное перевоспитание, полная гражданственность должны включать в себя супружество.
— До этого не дошло, — сказал Майлз.
— Это следует подправить.
— Народу нравится, когда парень женатый, — вновь заговорил министр отдыха и культуры. — Да чтоб пара детишек.
— Для них вряд ли время найдется, — пожевал губами министр благоденствия. — Однако мы полагаем, что психологически вы окажетесь более привлекательны, если рядом с вами будет жена. Здесь присутствующая мисс Цветочек прошла полную необходимую подготовку.
— Внешность обманчива, малый, — сказал министр отдыха и культуры.
— Итак, если у вас нет предложений по альтернативной кандидатуре…
— Ни единой, — отчеканил Майлз.
— Сказано, как подобает сироте. Я предвижу великолепную карьеру для вашей пары.
— Когда мы сможем развестись?
— Будет вам, Пластик, будет. Вы не должны заглядывать слишком далеко вперед. Прежде всего то, что прежде всего. Мисс Цветочек, вы уже получили необходимое позволение от своего руководства?
— Да, министр.
— Тогда — в путь. Вы оба. И да пребудет государство с вами.
С совершенно умиротворенным сердцем Майлз последовал за мисс Цветочек в Канцелярию регистрации браков.
Потом настроение изменилось.
Во время церемонии Майлз чувствовал себя не в своей тарелке и суетливо крутил в руке что-то маленькое и твердое, найденное в кармане. Это оказалась все та же зажигалка, самый ненадежный механизм. Он надавил на рычажок, и — о чудо! — мгновенно выпорхнул язычок пламени, сияющий драгоценным камнем, венчальный, благовещущий.
БЭЗИЛ СИЛ ОПЯТЬ НА КОНЕ, или ВОЗВРАЩЕНИЕ ПОВЕСЫ
© Перевод. Р. Облонская, 2011
Миссис Ян Флеминг
«Дорогая Энн!
В этой старческой попытке вернуться к манере моей молодости я вновь воскресил героев ранних своих романов, которые Вы, конечно же, забыли, даже если и читали.
Бэзил Сил — герой книг „Черная беда“ (1932) и „Не жалейте флагов“ (1942). За прошедшее десятилетие у него, по моему недосмотру, изменился цвет глаз. В конце последней книги он подумывает жениться на недавно овдовевшей и очень богатой Анджеле Лайн, которая уже много лет была его любовницей. В этой книге вновь появляется и эстет Эмброуз Силк. Питер, лорд Пастмастер, появился в „Упадке и разрушении“ (1928) под именем Питера Бест-Четвинда. Его мать, впоследствии леди Метроланд, появилась там же, а потом в „Мерзкой плоти“ (1930). Аластер Дигби-Вейн-Трампингтон был в 1928 году любовником леди Метроланд, а в 1942 году — мужем Сони.
Олбрайт — персонаж новый; это попытка извлечь что-то из престранного новомодного мира, который приоткрылся для меня благодаря Вашему гостеприимству.
Я предпочел бы заменить название тем, которое дал в подзаголовке, но мне сказано было, что это попахивает надувательством, ибо те, кто читал этот рассказ в „Санди Телеграф“ и „Эсквайре“, станут ждать чего-то нового, то есть будут введены в заблуждение.
Нежно любящий Вас Ваш кузен
— Да.
— Что означает ваше «да»?
— Я не слышал, что вы сказали.
— Я сказал, что он сбежал и унес все мои рубашки.
— Я вовсе не глухой. Просто когда много народу и все шумят, у меня рассеивается внимание.
— Да, здесь шумно.
— И кто-то произносит что-то вроде речи.
— И со всех сторон призывают к тишине.
— Вот именно. У меня рассеивается внимание. Так что же вы сказали?
— Этот молодчик сбежал вместе со всеми моими рубашками.
— Вот этот, который произносит речь?
— Да нет же. Совсем другой, его зовут Олбрайт.
— Не думаю. Мне говорили, он умер.
— Нет, этот не умер. Я, разумеется, не могу назвать это кражей. Рубашки ему отдала моя дочь.
— Все?
— В сущности, все. У меня оставалось несколько штук в Лондоне и еще несколько в стирке. Когда мой слуга сказал мне об этом, я ушам своим не поверил. Сам перерыл все ящики. Пусто.
— Ну и ну. Моя дочь не позволила бы себе ничего подобного.
За столом шумели все громче.
— Речь им явно не по вкусу. Он несет околесицу.
— Мы, кажется, становимся непопулярны.
— Что здесь за народ, хотел бы я знать. Никого, кроме старика Эмброуза, никогда в глаза не видал. Я пришел, просто чтобы его поддержать.
Питер Пастмастер и Бэзил Сил не часто бывали на официальных банкетах. Сейчас они сидели в конце длинного стола под канделябрами и зеркалами, и, хотя вокруг, как и полагается в отеле, все сияло и сверкало, они все равно бросались в глаза своим неукротимо сияющим неофициальным видом. Питер был года на два моложе Бэзила, но, как и тот, с презрением отверг советы упорядочить свою жизнь, дабы продлить ее или сохранить мнимую молодость. Плотные, румяные, великолепно одетые старые хрычи, они вполне могли сойти за одногодков.
Их окружали хмурые лица людей всех возрастов — от отживающего свой век кельтского барда до сердитого мальчишки-критика, чью долю на этом банкете внес организатор, мистер Бентли. Мистер Бентли, как он сам выразился, широко раскинул сети. Здесь присутствовали политические деятели и журналисты, оксфордские и кембриджские преподаватели и культурные атташе, ученые, представители Пен-клуба, издатели; мистер Бентли, тосковавший по belle epoque[192] американского кризиса, когда в Англии гармонично соединялись мир искусства, светское общество и деловые круги, просил несколько старых друзей Эмброуза Силка, в честь которого давался этот банкет, непременно явиться, и Питер и Бэзил, случайно встретясь недели три назад, решили пойти вместе. Праздновались два события, которые почти совпали: шестидесятилетие Эмброуза Силка и награждение его
