совпадению, носили эмблему с мечом крестоносцев; госпитали города были переполнены ранеными; штабы многочисленных служб занимали новые, поврежденные обстрелом административные здания; небольшие военные корабли украшали разрушенную гавань. Конкурировать с Неаполем, с этой огромной импровизированной фабрикой войны, Бари, разумеется, был не в состоянии. Его подвижный и бесхитростный преступный мир состоял главным образом из небольших величин. Лишь на немногих машинах развевался флажок высокопоставленных деятелей, и лишь несколько загородных вилл было занято офицерами в чине выше бригадира. Все шишки из военно-воздушных сил находились в Фодже. Ничего и никого, внушающего благоговейный страх, в Бари не было, но в нем были мрачные дома, занятые балканскими и сионистскими эмиссарами, издателями небольших пропагандистских газеток, печатавшихся на нескольких языках, агентами соревнующихся друг с другом разведывательных служб и даже итальянцами, которых обучали искусству местного демократического самоуправления. Союзники недавно значительно осложнили свое положение тем, что разрушили игорный дом, но расплачиваться за это святотатство пришлось пехоте на передовой линии. Это никоим образом не затронуло миролюбивых и нечестолюбивых офицеров, которые с радостью устроились в Бари.

Они образовали небольшой мирок офицеров — часть молодых и неважно одетых, часть пожилых и шикарно одетых, — освобожденных от какой бы то ни было ответственности и неприятностей, связанных с командованием. Встречавшиеся иногда на улицах низшие чины выполняли при этих офицерах обязанности шоферов, денщиков, полицейских, писарей, прислуги и солдат охраны.

В этой раздражающей обстановке Гай прожил более недели, пока февраль не сменился мартом.

Он ежедневно являлся в штаб.

— Пока никаких новостей, — говорили ему. — Связь в последние несколько дней работает неудовлетворительно. Командование военно-воздушных сил не желает ничего предпринимать, пока не выяснит, как там дела.

«Желаю вам хорошо отдохнуть», — сказал бригадир Кэйп. Ритчи-Хук так не распорядился бы. Ничего похожего на «уничтожение и уничтожение» противника в Бари не было.

Мучимый бездельем, Гай направился в старый город и разыскал там полуразрушенную романскую церковь, в которой священник принимал исповедующихся. Гай дождался своей очереди и сказал:

— Отец, я хочу умереть.

— Да. Сколько раз?

— Почти все время, отец.

Неясная фигура позади решетки наклонилась к Гаю:

— Чего вы хотели-то, сын мой?

— Умереть.

— Да?. Вы пытались покончить жизнь самоубийством?

— Нет.

— За что же вы просите прощения? Желание умереть — это самое обычное желание в наше время. Это может даже рассматриваться как очень хорошее намерение. Вы же не обвиняете себя в отчаянии?

— Нет, отец, только предположение. Я не готов умереть.

— В этом нет никакого греха. Только угрызения совести. Искренне покайтесь за все грехи ваши в прошлом.

После отпущения грехов священник спросил:

— Вы иностранец?

— Да.

— Не дадите ли мне несколько сигарет?

Почти в то же самое время Вирджиния впервые покаялась в своих грехах священнику в Вестминстерском кафедральном соборе. Она рассказала ему все — полно, точно, ничего не скрывая и ни в чем не оправдываясь. На перечисление грехов и дурных поступков, совершенных ею на протяжении всей сознательной жизни, потребовалось менее пяти минут.

— Благодарение богу за ваше откровенное и смиренное признание, — сказал священник.

Грехи были отпущены. Ей сказали об этом теми же словами, что и Гаю. Ей была дарована такая же милость господня. Маленький Триммер зашевелился, когда она опустилась на колени перед боковым алтарем и произнесла слова покаяния.

После этого Вирджиния снова принялась за шитье приданого. Вечером в этот день она сказала дядюшке Перегрину то же, что говорила раньше:

— Не понимаю, почему люди делают из этого так много шума? Все это, оказывается, очень просто. И все же чувствовать, что в будущем тебе уже не придется каяться в чем-нибудь серьезном, очень приятно.

Дядюшка Перегрин ничего не ответил на это. Он никогда не считал, что обладает особой способностью распознавать души людские. Все, что делало или говорило большинство людей, просто озадачило его, когда он начинал думать об этом. Такие Проблемы он предпочитал оставлять на суд божий.

Лето в лесистых горах и плодородных долинах Северной Хорватии наступило быстро и щедро. Мосты на небольшой, одноколейной железнодорожной ветке, связывавшей когда-то Бигой с Загребом, были опущены, шлагбаумы подняты. Магистральная дорога на Балканы вилась в восточном направлении. Немецкие грузовые машины двигались по ней непрерывной лентой днем и ночью, а немецкие гарнизоны в прилегающих районах сидели в ожидании приказа отступать. Здесь же, на островке освобожденной территории, крестьяне, как это бывало всегда в прошлом, обрабатывали свои поля, священники, как всегда, служили в церквях обедни. В одной магометанской деревушке в первые дни независимости Хорватии усташи сожгли мечеть. В самом Бигое та же банда, обученная в Венгрии, взорвала православную церковь и осквернила кладбище. Итальянцы отступали, усташи следовали за ними, а партизаны спускались сюда с гор и устанавливали свою власть. Ряды партизан непрерывно пополнялись просачивавшимися через немецкую линию фронта небольшими, разрозненными отрядами. Ощущался недостаток продовольствия, но голода никто не испытывал. Партизаны взимали небольшие налоги, но до грабежа дело не доходило. Партизаны подчинялись приказам, ибо расположение крестьян имело для них первостепенное значение.

Все буржуа покинули Бигой вместе с отступавшим гарнизоном. Магазины на небольшой главной улице стояли пустыми или использовались как помещения для постоя. Липовые аллеи были варварски вырублены на дрова. Однако в городе кое-где все еще встречались явные признаки габсбургской империи. В конце прошлого столетия город, благодаря его теплым источникам, благоустроили, и он стал-сравнительно известным курортом с лечебными водами. В доме лечебных ванн по-прежнему была горячая вода. Два пожилых садовника все еще поддерживали декоративные насаждения в относительном порядке. В густых зарослях между палаточными лагерями партизан еще встречались аккуратные нивелированные дорожки, с каждой из которых открывался особый вид, а по сторонам от них еще можно было увидеть поломанные скамейки и беседки, в которых когда-то отдыхали больные, принимавшие курс лечения. Расположенные вокруг города шикарные виллы, поспешно оставленные их владельцами, использовались для различных служебных надобностей партизанами. В самой большой из этих вилл разместилась русская миссия.

В двух милях от города находилось бывшее пастбище — ровный участок земли, который использовался теперь как аэродром. Заведовали аэродромом четыре авиатора английских военно-воздушных сил. Они занимали одну сторону четырехугольника из деревянных домов, составлявших ранее находившуюся по соседству с пастбищем сельскохозяйственную ферму. Дома с другой стороны четырехугольника, отделенные от первых кучами навоза, занимала английская военная миссия. Обе эти миссии неутомимо обслуживались тремя черногорскими вдовами военного времени; функция охраны миссий была возложена на партизан, а роль переводчика выполнял некто по имени Бакич — политический изгнанник тридцатых годов, живший в Нью-Йорке и в какой-то мере усвоивший там английский язык. Каждая миссия располагала собственной радиостанцией, при помощи которой осуществляла связь с различными штабами. Сержант-связист и денщик составляли немногочисленный штат миссии, возглавляемой Гаем.

Офицер, которого Гай сменил на этом посту, впал в меланхолию, и его отозвали для медицинского обследования. Он улетел на том же самолете, который доставил Гая. Между ними состоялся десятиминутный разговор, пока группа девушек выгружала из самолета запасы.

— Эти товарищи — хитрые люди, — сказал он. — Не держите у себя никаких копий шифровок. Бакич