отпуска.
Было начало ноября. Зима в этом году рано вступила в свои права и принесла с собой холод. В огромном камине буфетной комнаты потрескивали охваченные пламенем дрова. Младшим офицерам, если они не были кем-нибудь приглашены, сидеть у камина не полагалось, однако тепло от него приятно ощущалось во всех уголках.
Офицеры королевского корпуса алебардистов, в силу самого факта, что это были бедные ребята, жили в большом комфорте. В столовых прославленных полков после рабочих часов не оставалось никого, кроме дежурного офицера. Военный городок, в котором жили алебардисты, служил для них домом в течение двух столетий. За месяц пребывания в полку ни Гай, ни Эпторп еще ни разу не обедали где-нибудь вне полка.
Они были самыми старшими но возрасту в группе из двадцати офицеров, проходивших в алебардийском казарменном городке стажировочно-испытательный срок. Еще одна такая группа, по словам некоторых, находилась в центре формирования алебардийских частей. Вскоре их должны были объединить. На побережье проходили подготовку несколько сот военнообязанных. В конечном итоге, наверное весной, их всех объединят с кадровыми батальонами и будет сформирована бригада. Эти слова: «Когда будет сформирована бригада…» — постоянно произносились алебардистами. Это была конечная цель всей их современной деятельности, событие, которого все ожидали, как ожидают родов; оно должно стать началом их новой, не известной пока жизни.
Компаньоны Гая, составлявшие группу, в прошлом были преимущественно клерками лондонских контор. Два или три парня пришли прямо со школьной скамьи. Один, Франк де Сауза, только что закончил Кембридж. Их отобрали, как стало известно Гаю, более чем из двух тысяч претендентов. Иногда он задумывался над вопросом: какая же система отбора могла произвести на свет божий такую разношерстную группу? Позднее Гай понял, что отобранные олицетворяли собой особую гордость корпуса алебардистов, где никогда не рассчитывали на безупречный контингент новичков, а всегда полагались вместо этого на свои испытанные веками методы воспитания и преобразования людей. Дисциплина на строевом плацу и традиционные обычаи и порядки в столовой должны были оказать свое магическое воздействие, и esprit de corps[11] снизойдет на них, словно благословенная благодать.
Настоящим солдатом выглядел только Эпторп. Он был рослым и сильным, с хорошим загаром, с усами, знал множество военных терминов и сокращений. До недавнего прошлого он служил в Африке в каком-то не установленном точно качестве. Его ботинки оставили за собой многие мили заросших кустарником трон и тропинок.
Ботинки были для Эпторпа предметом особого интереса.
Он и Гай познакомились в тот день, когда находились на пути в полк. Гай вошел в вагон на Чэринг-Кросс и увидел, что в углу напротив сидит человек с эмблемой алебардистов и полковыми пуговицами с рожками. Гай сел и сразу же подумал, что, вероятно, допустил ужасное нарушение этикета, оказавшись рядом со старшим офицером.
У Эпторпа не было ни газеты, ни книги. Милю за милей он упорно разглядывал свои ботинки. Скрытно понаблюдав за ним, Гай вскоре понял, что воинские знаки различия на плечах Эпторпа вовсе не короны, а маленькие звездочки, точно такие же, как и у него самого. Тем не менее никто из них не начинал разговора до тех пор, пока, по прошествии примерно двадцати минут, Эпторп не взял трубку и не начал старательно набивать ее табаком из большого круглого кисета. Затем Эпторп сказал:
— Это моя новая пара «дельфинов». Я почему-то думал, что у вас тоже такие.
Гай перевел взгляд с ботинок Эпторпа на свои. Те и другие показались ему очень похожими друг на друга. «А может быть, „дельфины“ у алебардистов — это сленговое название ботинок?» — подумал Гай.
— Не знаю, — безразлично ответил он. — Я просто сказал сапожнику, у которого всегда заказываю обувь, чтобы он сделал мне две пары черных ботинок на толстой подошве.
— Он мог всучить вам и свинью.
— Возможно, что и всучил.
— Это большая ошибка, старина, не в обиду вам будь сказано.
Эпторп подымил своей трубкой минут пять и заговорил снова:
— Конечно, в действительности это кожа белухи, понимаете?
— Нет, не понимаю. Не понимаю, почему вы называете их «дельфинами».
— Секрет фирмы, старина.
Эпторп несколько раз возвращался к этой теме и после их первого знакомства. Всякий раз, когда Гай проявлял признаки умудренности в других вопросах, Эпторп неизменно замечал:
— Странно, что вы не носите «дельфины». Я почему-то думал, что вы как раз такой человек, который должен бы носить их.
Однако обслуживавший их в казарменном городке алебардист-денщик — один на четырех стажирующихся офицеров — испытывал огромные трудности при чистке «дельфинов» Эпторпа. А если во время занятий на плацу Эпторпу изредка и делали замечания относительно внешнего вида, то это было всего лишь по поводу недостаточного блеска его ботинок.
На почве сравнительного равенства в возрасте Гай и Эпторп стали товарищами в большинстве своих дел, а более молодые офицеры свое обращение к тому и другому начинали не иначе как со слова «дядюшка».
— Ну что ж, — сказал Эпторп, — нам, пожалуй, лучше поторопиться.
Перерыв на второй завтрак длился столько, что терять время попусту было нельзя. Теоретически на второй завтрак отводилось полтора часа, однако в связи с тем, что на строевые занятия все ходили в предназначенной для рядовых рабочей форме из хлопчатобумажной саржи (полевой формы еще не выдали), им приходилось переодеваться, и только после этого они могли появиться в столовой. Сегодня старшина Корк, во искупление утреннего опоздания Триммера на занятия, задержал их на пять минут после сигнала на второй завтрак.
Триммер был единственным в группе, кто решительно не внушал Гаю никаких симпатий. При этом он вовсе не был одним из самых молодых. В его больших, близко посаженных глазах с длинными ресницами светился ум. Под фуражкой скрывались густые золотистые волосы, спадавшие на лоб всякий раз, когда он снимал ее. Триммер говорил со слегка приглаженным акцентом кокни, а когда радиоприемник в бильярдной транслировал джазовую музыку, он начинал шаркать по комнате, приподнимая руки в каком-то замысловатом танце. О том, кем он был до военной службы, никто ничего не знал; вероятно, профессиональным актером, предположил Гай. Триммер был далеко не глупый человек, но его таланты никоим образом не были предназначены для солдатской службы. Корпоративное самопочитание алебардистов не производило на Триммера никакого впечатления; в равной мере не привлекали его и торжественная обстановка и комфорт их столовой. Как только кончались занятия, Триммер мгновенно исчезал, иногда один, иногда вместе со слабым подобием себе — своим единственным другом по имени Сарам-Смит. Если об Эпторпе можно было уверенно сказать, что он будет в ближайшее время повышен, то Триммеру с не меньшей уверенностью можно было предсказать, что его ждет позорное понижение. В это утро он появился точно в предписанное приказами время. Все остальные ждали в течение пяти минут, и старшина Корк вызвал писаря, который отмечает неявившихся на занятие, как раз в тот момент, когда пришел Триммер. Поэтому сегодня их отпустили на второй завтрак в двенадцать тридцать пять.
Затем они побежали в свои комнаты, бросили винтовки и снаряжение на койки и переоделись в повседневную форму. В полной форме, включая тросточки и перчатки, которые должны быть застегнуты до выхода из комнаты (любой младший офицер, если он замечен застегивающим перчатки на ступеньках, подлежит возвращению в комнату), в строю по два, они следовали в офицерское собрание. Так происходило ежедневно. Через каждые десять ярдов или они приветствовали кого-нибудь, или кто-нибудь приветствовал их. (На приветствие в казарменном городке алебардистов полагалось отвечать так же четко, как оно отдавалось. Старшему в паре предписывалось при этом подсчитывать: «Вверх! Раз, два, три. Вниз!») В вестибюле они снимали фуражки и офицерский поясной ремень.
Теоретически, как им сказали в приветственной речи в день их прибытия в казарменный городок, в офицерской столовой не должно быть никакого чинопочитания, «за исключением, джентльмены, естественного уважения младшими старших по возрасту». Гай и Эпторп были старше, чем большинство
