видел свою крысу.

Той, разумеется, уже и след простыл.

Обернувшись на ярко освещенный прожекторами ПТК и убедившись, что за ним не следят, Вебер нырнул следом…

Той же ночью, без сил падая на кровать, он неоднократно искал в себе причину, заставшую его вмешаться. Что вообще двигало им, Ильей Вебером, вынуждая помогать обреченным на гибель незнакомцам или полоумным девчонкам, умеющим читать чужие мысли? Обостренное чувство справедливости? Вера в то, что с Ильей жизнь начнет поступать так же, как тот поступает с другими? Или страх угодить в подобную ситуацию, даже в мыслях поменяться местами с жертвами, которым помогал?

Вспоминая события той сумасшедшей ночи, он так и не нашел ответа.

Вместо этого только вернулся мыслями в Тайгу, с горечью ощутив, как щемит под ребрами…

Безумия последующих часов в начале погони не предвещало ничего. Свежий, чуть затухающий след, и он – гончая, идущая по этому следу. Листопад ускользнул из комплекса, но тут – в кустистых предгорьях и скальных ущельях, ему не уйти. И отпечаток обуви схож, «балалайка» выдала 97 % совпадения!

Однако стоило Веберу нагнать свою добычу, и все пошло наперекосяк. И когда мужчину схватили прямо у него перед носом; и позже, когда Илья крался за нападавшими, пытаясь понять, куда те тащат жертву; и еще позже, когда Леший развернул на зрачке карту, вспоминая координаты необычной пещеры…

Глаза открывались не только тяжело, но и болезненно. Будто кто-то крепко склеил веки. Или даже сшил. Но «балалайка» не отвечала, а визуальная оценка происходящего – непременное условие построения тактики, а потому Буньип был обязан постараться. Даже презирая жгучую резь в глазах, заставляя себя, загоняя боль поглубже. Даже если через минуту предстоит умереть.

Так очевидно и серьезно Леон Брейгель не влетал уже давно.

Не очень ясно, что именно выдернуло наемника из обморока – затекшие руки и нытье кровоточащего бедра или профессиональная гордость, униженная и втоптанная в пыль. Проснувшаяся и завывшая волком, попавшимся в капкан…

Буньип подвигал кистями. Да, мышцы затекли, плечи и предплечья совсем онемели. Пытаясь прислушаться к внутреннему хронометру, австралиец определил, что провел в путах не меньше часа. Скорее даже два. Ночной ветер трепал волосы, высушивая капли пота, катящиеся по вискам.

Ноги тоже связаны, но не между собой, а плотно примотаны к столбу. Шею веревка не сжимала, а потому Буньип осторожно поднял голову.

Заметили, ублюдки.

Зашевелились, затыкали пальцами. Не обращая на окружавших его людей никакого внимания, Леон продолжил осторожно напрягать и расслаблять мышцы рук, разгоняя застоявшуюся кровь.

Мужчин, переминавшихся вокруг столба, было восемь. По виду – сущие варвары: поверх драных джинсов и пуховых курток пришнурованы плотные кожаные накладки-чапсы и меховые накидки. Шапки тоже меховые, пышные и неуместные для теплой осенней ночи.

Но самая большая шапка принадлежала Малтачаку – черная как смоль, сшитая из лисы, с длинным хвостом, спадающим на спину. Рядом с хвостом на шапке колыхались три черные тряпичные ленты. Шаман сидел на корточках, похожий на старого нахохлившегося ворона, ожесточенно перемалывая в чугунной ступке какую-то траву.

– Проснулся? – с недоброй улыбкой поинтересовался он, через плечо оглядываясь на пленника.

Говорили по-русски, и многое Буньип понимал даже без «балалайки», благо опыт работы на территории России скопился немалый.

– На вот, milok, понюхай. – Кам встал, поднося к носу австралийца щепотку месива. – Ты мне нужен в здравом уме.

Носовые фильтры, не обнаруженные варварами, еще заполняли ноздри Брейгеля, но пронзительный запах травы все равно ударил в мозг, прочищая уплывающее сознание. Ночь озарилась новыми красками, стало легче дышать.

– Молодец, – похвалил шаман, возвращаясь к работе. – Потерпи, недолго осталось…

Теперь Буньип полноценно осмотрелся.

Да, то самое место, куда он пришел в позапрошлую ночь. Кособокий домишко отшельника, сараи для скотины, крутые скальные стены стакана, окружавшие хутор со всех сторон. Тот же костер. На этот раз более яркий, массивный, из бревен, дающий широкий круг света, за которым наползала тьма – плотная, враждебная.

И он – «пришедший из ночи», накрепко привязанный к тотемному столбу в центре круглой площадки.

Рассматривая верный «дыродельчик», заткнутый за пояс самого рослого дикаря, Леон в очередной раз подумал, в какую же наивную ловушку он угодил…

Его взяли на входе в скальный коридор. Быстро, ловко, почти бесшумно, как это умеют лишь те, кто хорошо знает место боя. Как это умеют аборигены, вступающие в схватку с чужаками. Он, конечно, засаду раскусил почти сразу. Даже стрелял… да, точно, он смог подстрелить одного из жопоголовых. До того, как в бедро ударила стрела, смазанная чем-то липким.

Потом он бежал, с каждой секундой теряя силы и сознание. Потом упал. Как оставшиеся в живых нападавшие перенесли его к домику кама, уже не помнил. Как вязали руки, вынимали «балалайку» и обыскивали, тоже.

– Ну вот, все готово, – радостно провозгласил Малтачак, поднимаясь вместе со ступкой.

Бросил готовое зелье в открытый кувшин, поднесенный молодым дикарем. Перемешал деревянной ложкой, забормотав что-то, чего Буньип перевести уже не смог.

Дальше кувшин пошел по рукам, и каждый из стоявших у костра сделал несколько больших глотков. Пленника тоже попытались напоить – здоровяк ухватил его за нижнюю челюсть, заставляя открыть рот, зажал нос. Другой начал вливать. Как бы Леон ни сопротивлялся, мысленно проклиная противников, жидкость все же попала в горло.

Благость наступила почти сразу, но действие наркотика оказалось совершенно незнакомым австралийцу. Пытаясь преодолеть слабость, он продолжил разминать кисти рук, пробуя веревки на прочность. Связали крепко, надежно, но человек, потерявший надежду – живой труп. А Буньип не был готов умирать. Во всяком случае, сейчас и здесь.

Кам встал к нему лицом, отбрасывая на плечи края черного плаща. В дикой шапке, увешанный амулетами и оберегами, он казался пришельцем из далекого прошлого.

Малтачак что-то заголосил, протяжно и звонко, порождая эхо, но и этих слов Леон не разобрал.

Затем старик наклонился, отчего седые косы выбились из-под меховой оторочки, и что-то поднял с земли. Поднял предмет, на несколько бесконечных секунд приковавший внимание Буньипа так, что он даже забыл о планируемой тактике побега.

Бубен из конской шкуры был круглым, с характерными выступами-ребрами на широкой обечайке. Довольно небольшой, дюймов пятнадцать в диаметре. С привешенными к раме колокольцами, цветными шнурками и металлическими подвесками.

Когда Малтачак развернул тюнгур обратной стороной, Леон увидел вертикальную рукоятку, изготовленную в виде стилизованного человечка. Рисунок на мембране Буньип разобрать не смог, заметил только тонкую белую полосу, разделяющую круг на две неравные части. В нижней, значительно большей, было что-то изображено, но присмотреться не позволяли темнота и раскисающее в кисель сознание.

Заметив взгляд пленника, старик улыбнулся, обнажая крепкие, хоть и желтые, зубы.

– Это ты искал, явившийся без приглашения? Мой тюнгур? Поверил старику Малтачаку, что тот готов отдать бубен собирателю древностей? Да я лучше вырву из груди сердце, чем позволю чужаку прикоснуться к своему Ключу!

Танцующей походкой он двинулся вокруг столба, исчезая из поля зрения.

– Наивный иноземец. Уверовал в bayki старика… – Было слышно, как тот хихикает где-то за спиной