— А ну, тихо! — крикнул Громов. — Два человека всех, кто работал честно, опозорить не могут. Этих двоих мы с комиссаром тож не доглядели. И наша вина тут есть. Решаем так: Петра Иванова отправляем на Большую землю — пусть с ним там разбираются, за ним еще старые грехи тянутся. А Морошкина… Морошкина оставляем здесь. Вы его воспитывайте, чтоб человеком стал.

Ребята снова взорвались:

— Не хотим!

— Не нужен он нам!

Людмила Сергеевна подняла руку и, когда шум стих, сказала холодно:

— Значит, расписываемся в собственном бессилии? Ну что ж, Афанасий Григорьевич, забирайте и Морошкина. Все равно ему здесь житья не будет. Злые они.

Мы все хмуро молчали. Потом Славка сказал:

— Да ладно, пусть остается. Только тогда и Шкерта оставлять надо. Витька-то подлее его.

Громов и Людмила Сергеевна переглянулись.

— Ладно, — сказал Громов, — ежели все согласные, значит, так и будет. Однако теперь вы за них в ответе. Так как — голосовать, что ли, станем?

— Не надо голосовать, — сказал Антон. — Пусть остаются.

И как странно: у меня, да, наверно, и не только у меня почему-то стало легче на душе. Не так-то просто решать судьбу человека, даже если человек этот оказался плохим и даже если идет война. И еще странно, что никто ничего не сказал о Ваське Баландине, а он стоял на отшибе, и отставленная в сторону нога его вздрагивала, а глаза были опущены к земле.

— Хорошо, — сказала Людмила Сергеевна. — Толя, приведи… арестантов.

И вот Шкерт и Морошка стоят перед нами. Шкерт, как всегда, руки в брюки и нахально посматривает на нас. А Витька отвернул морду в сторону и весь как-то скособочился.

Громов объявил им наше решение. И тут произошло неожиданное. Шкерт сплюнул и сказал громко:

— Ни фига я тут не останусь. Везите в Архангельск и сдавайте в милицию. Иначе все равно убегу. Вот у меня где ваша кайра сидит. — И он провел ребром ладони по горлу. — И милости мне ваши не нужны…

И опять странно: никто на этот раз ничего не сказал, все молчали. Только Витька Морошкин сморщился и, размазывая по лицу слезы, тихо попросил:

— Я тоже тут не останусь… в этой бригаде. Переведите меня куда-нибудь.

И снова все промолчали.

— Ладно, — спокойно сказал Громов. — Возражений нет?

— В-возражений не б-будет, — сказал Боря-маленький. — Раз т-так, п-пусть убираются.

— Вопрос решен, — сказал Афанасий Григорьевич. — Морошкина я переправлю на Пуховый к Семенычу, а Иванов, как арестованный, поедет в Архангельск. Сегодня «Литке» уходит. Теперь последнее: мне приказано от каждой бригады по три человека желающих отобрать в Школу Юнг на Соловецкие острова. Кого рекомендуете?

«Наверно, не надо было Громову спрашивать нас, наверно, лучше было бы решить это им с комиссаром», — подумал я, так как, услышав эти слова, решил, что сейчас произойдет неразбериха, шум и гам, вылезут наружу обиды и разногласия.

Но ничего не началось. Молчали и искоса посматривали друг на друга.

Громов и комиссар выжидали. Потом встал с камня Арся.

— Антон пусть едет, Корабельников, — сказал он, и Антон удивленно и благодарно взглянул на него.

— И Гиков Арсентий! — выскочил вперед Колька.

Не знаю, что со мной произошло, но я вдруг подошел к стоящему в стороне Баланде и вытолкнул его вперед.

— Баландин! — крикнул я. — Баландин пусть едет!

— Баландин! Гиков! Корабельников! — поддержали ребята.

Васька стоял перед Громовым и Людмилой Сергеевной, растерянно опустив руки, и ковырял носком сапога землю. Уши и щеки у него покраснели.

Арся тоже вышел вперед, но вдруг словно споткнулся. Он посмотрел на Славку. И мы все тоже посмотрели на него. Славка стоял, опустив голову, и лицо у него было грустным.

— Нет, — сказал Арся решительно, — пусть Славка-одессит едет. Он и до Архангельска ради этого добирался. А я еще здесь попромышляю…

— Это ты по-товарищески решил, Арсентий, — сказал Афанасий Григорьевич, — пускай так и будет. Нет возражений?

Мы не возражали.

— Ну, Арся! — крикнул Славка. — Ну, друг! Всю жизнь помнить буду… И он сжал Арсю за плечи.

— Марш за вещичками! Да побыстрей, — скомандовал Громов.

Антон, Славка и Василий побежали собираться, а меня отозвала Людмила Сергеевна.

— Дима, — сказала она, внимательно заглядывая мне прямо в глаза, может, и ты поедешь в Архангельск? Мама там одна, ей трудно, наверно.

— Нет, — сказал я, стискивая зубы, — я останусь.

— Хорошо. Я понимаю тебя. Только напиши маме несколько слов — с ребятами передашь.

Я пошел в палатку писать маме. Громов поторапливал — надо было успеть в Кармакулы до отхода «Литке».

— Ну, прощевайте, братцы, и лихом не поминайте, — сказал Славка и шутливо поклонился всем в пояс, коснувшись рукой земли. С Арсей он попрощался отдельно. — Может, свидимся еще когда…

Антон на прощание крепко стиснул мне руку и сказал задумчиво:

— Другой ты стал, Димка, совсем другой.

— Лучше или хуже? — спросил я.

Он засмеялся, слегка толкнул меня в грудь и, забросив за спину вещевой мешок, пошел вместе со Славкой по тропинке вниз, на берег. За ними, махнув нам рукой, двинулся и Василий, но вдруг остановился, подумал и быстро вернулся. Он подошел ко мне, достал из кармана большой складной матросский нож и сунул его мне в руку.

— Зачем? — удивился я.

— Бери, раз дают, — сипло сказал Баланда и побежал догонять Антона и Славку.

Вскоре все они трое махали нам шапками с борта «Альбатроса», а мы отвечали им со своей скалы.

И вот уже «Альбатрос» скрылся за мысом…

На следующий день мы снова вышли на работу. И больше я ни о чем не буду рассказывать — работали, и все. Промысел продолжался. И оба Прилучных все время были с нами. Даже ночевали в нашей палатке. Мы понимали их. Я сам не мог бывать в их осиротевшем доме — так было горько. Нет, уже одного этого нельзя было простить фашистам. Ничего и никого нельзя им простить, и забыть тоже нельзя.

К концу августа погода стала совсем дрянной и менялась на дню по десять раз, не меньше. И часто мы изнывали от безделья — то обложной дождь, то ветер такой, что носа из палатки не высунешь, то град, то снег. Мы валялись в палатке, играли в шахматы, в шашки, в домино. Иногда просили Людмилу Сергеевну рассказать что-нибудь интересное и слушали ее затаив дыхание. Иногда ребята просили меня почитать стихи, и я читал все, что помнил. А пели мы редко. И почти всегда одно и то же: «Дан приказ ему на запад», «Там, вдали за рекой» и еще почему-то «Позабыт-позаброшен» — песню беспризорников из кинокартины «Путевка в жизнь». Людмила Сергеевна сердилась, когда мы затягивали эту песню, но мы все-таки пели ее. «Синий платочек» мы не пели. Никогда.

К началу сентября птицы начали улетать. Птенцы уже, как говорят охотники, встали на крыло. Промысел кончался, готовились к отъезду и мы. И скоро за нами пришел «Альбатрос». Он забрал остатки нашей добычи и в два рейса перевез нас в Малые Кармакулы. Вторым рейсом с нами уехали и Прилучные.

— Не могу я здесь оставаться, — сказал Иван Иванович, — попрошусь в Белушью. А Ваня с вами