— И куда же я их посылала, позволено будет узнать?
— В воинскую часть...
На ходу застегивая сорочку, в передней появился молодой человек, высокий, широкий в плечах, узкий в талии, вроде на него похож и чертами лица, и походкой — что-то в них было общее.
— В чем дело? — спросил молодой человек. По всему было видно, ему немного не по себе.
— Иди сюда, Варис, тебя интересует научная фантастика?
— Может, пригласить человека в комнату? Сдается мне, ваш разговор затянется. — И молодой человек улыбнулся, лукаво прищурив глаз.
Она тотчас отступила в глубину прихожей, и это движение, видимо, означало приглашение пройти. Молодой человек по имени Варис, засунув руки в карманы черных в обтяжку брюк, пропустил обоих вперед, всем видом давая понять, что его дело сторона, и он в их разговор встревать не собирается.
Действительно, в комнате было четыре кровати. Одна из них наспех застелена пледом. У раскрытого окна трепыхались нарядные нейлоновые занавески, между трехстворчатым шкафом и сложенными горкой чемоданами затаилась радиола одного из последних выпусков.
— Прошу садиться, — сказала Марика. Тем не менее все остались стоять, — Итак, я написала вам сорок девять писем...
Досада ее прошла, Марика как будто даже повеселела. И по этой быстрой смене настроений можно было заключить, что характер у нее незлобивый и легкий.
— Да, журнал «Лиесма» напечатал мои стихи. После этого вы стали писать мне. Последнее ваше письмо я получил две недели назад.
— И вы могли бы показать эти письма?
— К сожалению, нет. Остались в Риге. Слишком толстая пачка, не носить же при себе. Но я могу показать фотографию, она была прислана с третьим письмом.
Раскрывая бумажник, он чувствовал, как взгляд Марики жжет ему пальцы и потому старался казаться непринужденным, даже небрежным. Разговор получался дурацкий. В известной мере оскорбительный. Сплошные оправдания — ему не верили, а он тут распинался, что-то доказывал.
— Вот, пожалуйста.
Марика оглядела фотографию с одной, с другой стороны, пожала плечами.
— В самом деле интересно. Ну, Варис, что скажешь?
Ухмылка на лице молодого человека как-то сразу поблекла.
— Снимочек в порядке. Как сказал бы мой пес: где-то вроде встречались.
— Значит, фотография ваша?
— За это ручаюсь, но я вам ее не посылала. Ничего я вам не посылала. Тут какая-то глупая шутка.
— Вполне возможно. Только кто же ради шутки станет писать сорок девять писем?
— Мистика. Варис, что скажешь?
— Простите, когда вами получена фотография? — Молодой человек долго и старательно прикуривал сигарету, прежде чем поднять на него глаза.
— Примерно год назад. Впрочем, нет, немного раньше. Стихи напечатали в прошлом году в феврале, ко дню Советской Армии.
— Стало быть, еще до нашей эры, — протянул парень. — Я точно такую же получил позже.
Марика метнула на Вариса хлесткий, как оплеуха, взгляд.
— Не валяй дурака, Варис. Ты же слышал. Последнее письмо пришло две недели назад.
— Значит, кто-то их пишет.
Парень снова вынул из кармана пачку сигарет.
— Я, кажется, забыл предложить. Давайте уж вместе травиться, если не возражаете. Как сказал бы мой пес, у нас имеется повод взаимно представиться. Варис Тенисович Тенисон.
— Александр Драйска. Спасибо. Я не курю. Мне присущи другие пороки.
Глаза у Вариса блеснули недобрым блеском.
— Ого! Я не ослышался? Как вы сказали?
— Мне присущи другие пороки.
— Курение, Александр Драйска, не порок... Курение — слабость. Да, мир полон чудес. Иной раз, как цыгану, приходится удивляться. Отец белокурый, мать белокурая, откуда же взяться темным двойняшкам?
— Вот уж действительно порок — кичиться своими слабостями, — вмешалась Марика.
— Еще больший, по-моему, порок скрывать свои недостатки.
Слова Вариса прозвучали довольно прохладно, но холодность эта адресовалась одной Марике, — они в который раз между собой обменялись взглядами. Затем Тенисон продолжал подчеркнуто дружелюбным тоном.
— Я в армии не курил. И знаете, почему? Служил на бензоскладе. Пришел первый раз на дежурство, старшина без разговоров залез ко мне в карман, вынул спички и — в унитаз. С этой минуты вы некурящий, говорит. Не так-то просто бросить курить, пытаюсь ему возражать. Примерному солдату все просто, отвечает старшина, я, к слову будь сказано, бросал курить уже тридцать пять раз.
— Это из Марка Твена.
— Возможно. Наш старшина до книжек был большой любитель. А служба вещь удивительная. Пока считаешь поверки, свет не мил, а вернешься домой, поживешь на воле, и так приятно вспомнить былое, не правда ли?
— Вам лучше знать, я еще воли не видел.
— Тут главное форму снять. И сразу — будто тебя заново родили.
— Пока что-то не чувствуется...
Сомнений быть не могло, Тенисон нарочно перевел разговор на службу, давая ему возможность отступить, не слишком роняя достоинство. Первоначальное удивление перешло в досаду, и это трудно было скрыть. Он себя чувствовал не столько одураченным, сколько пристыженным. Сам себя на потеху выставил. Выход был эффектный. Одного он не предусмотрел — что на подмостках можно поскользнуться... И вот — растянулся, так опозорился, хуже не придумаешь. И все-таки уйти надо с поднятой головой. К счастью, Тенисон из солдатской солидарности всячески старался облегчить ему отступление, байками да шуточками скрашивая неприятный разговор. С другой стороны, это и подозрительно, ведь по теперешней ситуации выходит, они — соперники. Но, возможно, Тенисон для Марики разыгрывал этот спектакль, притворяясь, что ему все нипочем, что он выше всего этого и не чувствует ни малейшей склонности ревновать. Вообще, их роли переменились. Марика становилась все более учтивой, разговор поддерживал Тенисон, а подозрительным и настороженным был теперь он.
— Значит, вы из Риги? — спросил Тенисон.
