В ореоле света, отбрасываемого лампой, молодой человек, покачиваясь, стоит на пороге с мгновение, может, чуть дольше, пока его сердце успевает отбить три удара. Потом скальпель выпадает из его руки, и он, еле волоча ноги, устремляется дальше, к ограждению балкона, где лестница словно обвивает ротонду. С места, где он находится, за дверью аудитории на втором этаже, до мраморного пола внизу тридцать футов. Или чуть больше.

Старик, что стоит в коридоре, не удивляется. На своем веку он повидал слишком многих бледных молодых людей, точно так же выскакивавших из этой комнаты, с ее сладковатым запахом разложения, на который совершенно не влиял другой запах, табачной слюны, марающей пятнами деревянный пол. Студенты жуют табак, чтобы избавиться от запаха разложения. Юноша — новичок и не знает этой народной мудрости. Впрочем, поначалу от табака его будет тошнить не меньше. Он поменяет шило на мыло.

Старик не пытается поддержать страдальца. В здании они одни, но никакого значения это не имеет, по нынешним временам такое не принято. Молодой человек может обидеться, да ему и не следует забывать, что на нем белый костюм из льняной материи. Сегодня он не работает. Пришел посмотреть, почему горит свет в окне наверху. Более того, у него уже давно пропало желание прикасаться к человеческой плоти. Он остается в тени и наблюдает, как молодой человек устремляется навстречу холодному воздуху в пещерообразном пространстве под куполом.

Но от запаха секционного зала отделаться не так-то легко, и старик знает, что произойдет, если студент в скором времени не глотнет чистого воздуха. Кому-то придется мыть пол в коридоре. Не старику. Такое ему не по статусу. Так что пол будет мыть кто-то из других сотрудников, один из его знакомых. А ведь так легко избавить уборщика от лишней работы, а молодого человека — от еще большего унижения. Нет ничего проще, чем предложить молодому человеку альтернативу — пожарное ведро.

Ведро с песком стоит возле секционного зала на случай, если вдруг какой-нибудь безалаберный студент перевернет масляную лампу. Плавным движением старик хватает ведро и ставит его перед железным ограждением на пути молодого человека, которому остается только наклониться над ведром, глубоко вдохнуть и использовать его, пусть и не по прямому назначению, что молодой человек и делает. Он кашляет и блюет до тех пор, пока может только хрипеть. К тому моменту он уже стоит на коленях, чуть ли не уткнувшись в ведро лицом, схватившись за него обеими руками. Рвота переходит в рыдания, которые сменяются тихими проклятиями.

Старик ждет в нескольких шагах, тихо, молча. Процесс очищения желудка его не интересует. Если студент будет чувствовать себя совсем плохо и не сможет вернуться к прежнему занятию, он кого-нибудь позовет, чтобы бедолагу отвели в общежитие. Он не предложит опереться на свое плечо, если только молодой человек не будет на этом настаивать. Нет у него желания прикасаться к людям. Живые не его забота. Большинство студентов знают его и обходят стороной, но этот — новичок. Он, возможно, понятия не имеет, с кем столкнулся в темном коридоре. Ужас и отвращение, которые испытал сегодня студент в секционном зале, пройдут, все у него будет в порядке. Он вернется к занятиям, если не этим вечером, то завтра. Это же вечер перед первым уроком в секционном зале, и многие, практически все слабые на желудок, новички собирали нервы в кулак и в итоге становились хорошими врачами.

Молодой человек вытирает лицо батистовым платком, все еще хватает ртом воздух, будто надеясь, что движение внутрь остановит движение наружу.

— Я в порядке, — говорит он, зная, что в нескольких шагах кто-то стоит.

— Не следовало вам приходить сюда одному, — объясняет старик. — Студентам не зря советуют работать здесь вдвоем или втроем. Потому что вы шутите. Потому что присутствие других студентов успокаивает нервы. Отвлекает, позволяет быстрее привыкнуть к обстановке секционного зала.

Молодой человек смотрит на старика, узнает эту речь, этот легкий акцент. Прижимая носовой платок ко рту, непроизвольно отступает на шаг. Он осознает, кто перед ним. Ожидал увидеть уборщика, может, одного из профессоров, который засиделся допоздна, но призрак, узнаваемый сразу, легендарный и древний еще в студенческие годы отца, вызывает у него куда больший ужас, чем укрытые простынями тела в комнате, которую он только что покинул.

Он стоит в коридоре над ведром, наполненным собственной блевотиной, в компании древнего чернокожего старика, который прекрасно смотрится в белом костюме из льняной материи. В свете лампы его курчавые волосы блестят над головой будто нимб, и студент знает, что выглядит полным идиотом в глазах призрака, который прикасался к мертвецам чаще, чем к живым. Он всматривается в морщинистое лицо, ищет в бесстрастных чертах толику пренебрежения.

— Я пришел, потому что боялся. — Студент оглядывается на освещенную лампой комнату, где на столах лежат укрытые простынями трупы. Он ничего не должен объяснять старику, и если бы тот потребовал объяснений, скорее всего просто бы огрызнулся. Но старик молчит, и ему нужно почувствовать жизнь в этом темном коридоре. — Я думал, что завтра стану посмешищем всего курса… — Он бросает короткий взгляд на ведро, старик кивает. — Вот я и пришел этим вечером один, чтобы проверить себя, подготовиться. Увидеть труп, с которым… в общем, увидеть его. Пережить первый шок. Закрыть его глаза простыней. — Он промокнул рот испачканным платком. — Полагаю, вам знакомо это чувство.

— Не могу вспомнить, — отвечает старик.

Он-то всегда работал в одиночку. Старик достает бутылку из кармана, протягивает молодому человеку. Бутылка наполовину заполнена самогоном, чистым как слеза.

Молодой человек пьет из горла, вытирает рот тыльной стороной ладони. Они переглядываются, улыбаются. Не все студенты могут пить из одной бутылки с черным человеком. Даже в этом, новом столетии. Может, когда-нибудь, но не в наши дни. Чопорные уроженцы Новой Англии не будут, потому что его раса для них чужая и, проповедуя равенство, они отшатываются от близости с теми, у кого кожа другого цвета. Бедняки из Джорджии не будут, потому что они всегда подчеркивали свой особый статус в обществе, и нынче даже больше, чем в период реорганизации Юга после Гражданской войны. Но этот юноша из семьи плантаторов, и ему нет нужды отказываться от предложенной бутылки. Он с младенчества жил бок о бок с неграми. Ему незачем смущаться, ему не нужны социальные барьеры. В его мире так принято. Они понимают друг друга.

— Вы не помните? — Молодой человек недоверчиво улыбается, возвращая бутылку. — Но как вы не можете помнить того, что почувствовали, впервые прикоснувшись к мертвецу?

Потому что в шестидесятые годы на это не обращали внимания, думает старик и указывает на ведро:

— Вы помните, когда с вами впервые случилось такое?