Часы, дни… Каждый час проходил с великим трудом и болью, точно кость, застрявшая в горле. А дни превратились в невыносимые своей бесконечностью отрезки времени, переживать и выдерживать которые уже не оставалось сил. Ей казалось, что крутится какое-то огромное колесо и что сама она застряла в этом колесе, совершенно беспомощная, в подвешенном паническом состоянии и одновременно готовая сотрудничать с кем угодно, с каждым поворотом колеса, лишь бы это помогло вернуть Марису. И еще она вдруг со всей ясностью ощутила, что да, Бог есть, Бог милосерден, что на белом свете помогает не только полиция и правосудие, а есть еще и великая высшая справедливость и что она готова отдать свою жизнь за Марису.

Впрочем, почти все это время ей неким непостижимым образом удавалось сохранять спокойствие. По крайней мере внешне. Она сама верила в то, что абсолютно спокойна и ни не в коем случае не впадет в истерику. Позвонила родителям, которые жили в Спокане, штат Вашингтон, поскольку избежать этого все равно нельзя. Позвонила старшей сестре, в Вашингтон, округ Колумбия. И не услышала в их встревоженных недоверчивых голосах ни тени упрека в свой адрес, ни намека на попытку взвалить всю вину на нее. Но понимала — со временем она получит от них сполна.

«Знаю. Это я во всем виновата. Но это сейчас не главное».

Она верила в то, что остается чертовски спокойной! Отвечала на их неожиданные вопросы. Затем они переспрашивали, и Леа отвечала снова. И все это повторялось до бесконечности, как заевшая пластинка патефона, как петля спутавшейся магнитофонной ленты, один и тот же ответ на их подозрительность, их сомнения. Она отвечала на вопросы офицеров полиции с отчаянием тонущей, цепляющейся за веревку, с помощью которой ее втянули в спасательную лодку, а в лодке уже открылась течь.

— Я понятия не имею, где теперь отец Марисы. — Она с самого начала заявила им, что понятия об этом не имеет. — Последние лет семь мы не общались. Последний раз видела его в Беркли, штат Калифорния, в тысячах милях отсюда. Он не интересовался Марисой, не проявлял к своей дочери интереса. Нет, я не думаю, просто не верю даже в малейшую вероятность того, что бывший муж мог похитить Марису. Если честно, не хотелось бы вовлекать его в эту историю, заглазно обвинять в чем бы то ни было…

И однако они продолжали задавать вопросы. Это был самый настоящий допрос. Они чувствовали, ей есть что скрывать, не так ли? Что именно и почему? И вот наконец она услышала собственный голос, и звучал он покорно, надломленно:

— Да, хорошо, я назову вам его имя и фамилию, а также последний из известных мне адресов. И еще номер телефона, по которому, разумеется, его давным-давно нет. Ладно, так и быть, я все скажу. Мы никогда не были женаты официально, и мой ребенок носит не его фамилию. Он даже высказывал сомнения, что Мариса его дочь. Мы просто жили вместе какое-то время, он никогда не хотел жениться на мне. Ну что, теперь довольны?..

Ее стыд и позор. Она никогда не говорила этого родителям. Даже сестре не говорила.

Теперь они знали сокровенную тайну Леа. Еще один шок, маленький, в сравнении с тем, первым и основным. Что ж, может, она поступила правильно. Это отвлечет их внимание от ее персоны, заставит переключиться на бывшего сожителя. И еще они поймут, что она способна лгать. А теперь надо бы позвонить им и предупредить, чтобы эта последняя тайна не попала в средства массовой информации.

— Я вам лгала, я никогда не была замужем за Эндрю. Мы не сочетались браком, а потому и никакого развода тоже не было.