рвотными позывами. Я счел эти звуки сигналом и двинулся к выходу. Ма тут же выдала залп сложных вопросов по поводу рождественского ужина: «Если вы придете вместе с Холли, то она будет белое мясо или темное? Или вообще не будет, а то она говорит, что ей мама дает индейку, только выращенную на свободном выгуле…»

Я шел к выходу, опустив голову. Вынырнув за дверь, я услышал:

— Рада была тебя видеть, приходи скорее!

В глубине квартиры па захрипел, булькнув мокротой:

— Джози!

Я даже представил, откуда он знал, куда собралась Рози той ночью. Эту информацию он мог получить только через Имельду, и существовало одно-единственное объяснение тому, как мой па вообще оказался рядом с ней. Вроде бы само собой разумелось, что если папаша исчез на пару дней, то его интересует выпивка. Даже после всех его выходок мне и в голову не пришло бы, что он изменяет маме, — задумайся я над этим, решил бы, что па от алкоголя просто ни на что не способен. Моя семья полна сюрпризов.

Имельда могла рассказать своей матери о том, что узнала от Рози — просто для укрепления семейных уз или чтобы привлечь мамино внимание, — или могла бросить в присутствии моего папаши намек — малюсенький, только чтобы почувствовать себя умнее мужчины, который трахает ее мать. Мой па не идиот и легко сложил два и два.

На сей раз, когда я нажал кнопку звонка в квартире Имельды, мне не открыли. Я отступил назад и посмотрел на окно: за кружевными шторами кто-то шевелился. Я давил на звонок добрые три минуты, пока Имельда не схватила трубку.

— Что?

— Приветики, Имельда. Это Фрэнсис. Сюрприз!

— Отвали.

— Ну что ты, Имельда, будь паинькой. Надо поговорить.

— Нам не о чем говорить.

— Ладно! Мне больше заняться нечем, так что подожду через дорогу, в машине: серебряный «мерс» девяносто девятого года. Когда надоест играть, спустись ко мне, мы поболтаем, и я оставлю тебя в покое навсегда. Если мне надоест ждать первому, я начну расспрашивать о тебе соседей. Понимаешь?

— Отвали.

Она отключилась. Имельда отличалась громадным запасом упрямства; я прикинул, что пройдет часа два, а то и три, прежде чем она спустится ко мне. Я вернулся в машину, врубил Отиса Реддинга и открыл окно, чтобы поделиться с окружающими. Неизвестно, за кого меня приняли соседи — за копа, наркодилера или головореза по выбиванию долгов, — но Имельде это аукнется.

На тихой Холлоус-лейн старичок на ходунках и старушка, полировавшая медяшки на двери, долго и с неодобрением обсуждали меня, пара симпатичных мамашек искоса поглядывали в мою сторону, возвращаясь из магазина. Какой-то тип в блестящем спортивном костюме — и, похоже, с большими проблемами — сорок минут проторчал перед домом Имельды и в последнем усилии мозговых клеточек каждые десять секунд орал «Деко!», обращаясь к окнам верхнего этажа. У Деко были занятия поинтереснее, и в конце концов парень свалил, пошатываясь. Примерно в три часа девочка — очевидно, Шанья — втащилась по ступенькам номера десятого и вошла в дверь. Изабель пришла домой вскоре после этого. Она оказалась точной копией Имельды из восьмидесятых, вплоть до дерзкой линии подбородка и длинноногой походки «зашибись»; я так и не понял, огорчила она меня или обнадежила. Каждый раз, как шевелилась замызганная тюлевая занавеска, я махал рукой.

В четыре с мелочью — уже начинало темнеть — из школы пришла Женевьева. Я переключился на Джеймса Брауна, как вдруг кто-то постучал в окно у пассажирского сиденья.

Снайпер.

«Я не расследую это дело, — сказал я Имельде. — Мне даже близко к нему нельзя подходить. Я рискую вылететь с работы из-за того, что сюда приехал…» Я несколько опешил: то ли презирать ее за стукачество, то ли восхищаться изобретательностью. Я выключил музыку и опустил окно.

— Чем могу помочь?

— Открой дверь, Фрэнк.

Я поднял брови, удивленный строгим тоном, но потянулся и открыл. Снайпер уселся на сиденье и с чувством хлопнул дверью.

— Поехали, — сказал он.

— Ты в бегах? Если хочешь, спрячься в багажнике.

— Я не расположен шутить. Я уберу тебя отсюда, пока ты не начал запугивать бедных девушек.

— Я просто человек в машине, Снайпер. Сижу и предаюсь ностальгии, глядя на родные места. Что тут пугающего?

— Поехали.

— Я поеду, только сделай одолжение — остынь. Если по моей вине у тебя случится удар, моя страховка этого не покроет.

— Не заставляй меня арестовывать тебя.

— Снайпер, ты просто прелесть, — расхохотался я. — А я все забываю, с чего это я так тебя люблю. Мы вроде бы оба можем друг друга арестовать?

Я вывернул машину и влился в поток.

— Только скажи мне, кого я запугиваю?

— Имельду Тирни и ее дочерей. Тебе это прекрасно известно. Миссис Тирни сказала, что вчера ты пытался к ней вломиться, а она пригрозила тебе ножом.

— Имельда? Это ее ты называешь девушкой? Ей сорок с лишним, Снайпер. Прояви уважение. В наше время правильно говорить «женщина».

— А ее дети — девочки. Младшей всего одиннадцать. Они говорят, ты сидел там весь день и показывал непристойные жесты.

— Не имею чести быть с ними знакомым. Они симпатичные? Или в мамочку пошли?

— Когда мы виделись последний раз, что я говорил? Что от тебя требуется?

— Не путаться у тебя под ногами. Это я понял, ясно и отчетливо. Но не понял, когда ты успел стать моим начальником. Последний раз, когда я видел босса, он был гораздо тяжелее тебя и совсем не такой симпатичный.

— Мне ни черта не нужно быть твоим начальником, чтобы запретить тебе соваться в мое дело. Я веду расследование, Фрэнк; я командую. А ты не слушаешься.

— Ну и напиши рапорт. Назвать номер моего удостоверения?

— Очень смешно, Фрэнк. Я знаю, что правила для тебя — полный пшик, а сам ты считаешь себя неприкосновенным. Черт, может, ты и прав; не знаю, как там у вас в спецоперациях… — Снайперу не к лицу ярость; челюсть выросла еще больше, вены на лбу опасно вздулись. — Но все-таки учти, я из кожи вон лезу, чтобы сделать одолжение тебе. Я ради тебя бросил все. А теперь я вообще не припоминаю, с чего я надрываюсь. Если ты не прекратишь меня доставать по полной программе, я могу и передумать.

Я подавил в себе желание врезать по тормозам, чтобы Снайпер ткнулся физиономией в стекло.

— Одолжение? Объявить, что с Кевином произошел несчастный случай?

— Не только объявить. Это пойдет и в свидетельство о смерти.

— Как замечательно! Ух ты! Меня переполняет благодарность, Снайпер. Просто восторг.

— Дело не в тебе, Фрэнк. Даже если тебя не волнует, несчастный случай это или самоубийство, то твоей семье, разумеется, не все равно.

— Ну уж нет, про это сразу забудь. Приятель, у тебя нет ни малейшего понятия, с чем ты столкнулся. Во-первых, как ни прискорбно, в мирке моей семьи ты не главный: все они верят в то, во что желают верить, что бы вы с Купером ни понаписали в свидетельстве; моя мама, например, просила передать тебе, что произошло дорожно-транспортное происшествие. Я не шучу. Во-вторых, если почти вся моя семья загорится ясным пламенем, я мочи пожалею, чтобы залить пожар. Мне глубоко накласть, что они думают о смерти Кевина.

— А похоронят самоубийцу в освященной земле? Что священник говорит о самоубийстве в проповедях? А что соседи скажут? Как это аукнется твоим родственникам? Не прикидывайся, Фрэнк, тебе