Есть нам не хотелось. Тем не менее для собственного спокойствия я уговорил Холли съесть радиоактивного вида круассан с сыром, который мы купили по пути, а потом повез ее к Оливии.

Я остановил машину перед домом и обернулся. Холли сосала прядь волос и смотрела в окно широко распахнутыми глазами — спокойно и задумчиво, словно усталость и свалившаяся тяжесть ввергли ее в транс. По дороге она успела вытащить Клару из сумки.

— Ты не доделала математику, — напомнил я. — Миссис О'Доннелл разорется по этому поводу?

Сначала Холли взглянула так, словно забыла, кто такая миссис О'Доннелл.

— А, мне все равно. Она тупая.

— Наверняка. Тогда тебе незачем выслушивать ее тупости еще и по этому поводу. Где твоя тетрадка?

Холли неторопливо достала тетрадь и протянула мне. Я нашел первую чистую страницу и написал: «Уважаемая миссис О'Доннелл! Пожалуйста, извините Холли за то, что она не доделала домашнюю работу по математике. Она плохо чувствовала себя в эти выходные. В случае необходимости звоните мне. С благодарностью, Фрэнк Мэки». На предыдущей странице круглым прилежным почерком Холли было написано: «Если у Десмонда 342 кусочка фруктов…»

— Держи, — сказал я, возвращая тетрадь. — Если начнет ругаться, дай мой номер телефона и скажи, чтоб не лезла. Ладно?

— Ага. Спасибо, папа.

— Твоей маме надо обо всем узнать. Давай я все ей объясню.

Холли кивнула, убрала тетрадь, но осталась сидеть, щелкая пряжкой ремня на сиденье.

— Что тебя беспокоит, птичка? — спросил я.

— Ты и бабушка ругались друг на друга.

— Да. Ругались.

— Почему?

— Понимаешь, мы время от времени действуем друг другу на нервы. Никто в мире так не достает, как семья.

Холли запихнула Клару в сумку и рассеянно гладила пальцем потертый плюшевый нос лошадки.

— Если бы я сделала что-нибудь плохое, ты бы соврал полиции, чтобы мне не попало?

— Да, соврал бы. И полиции, и папе римскому, и президенту земного шара — ради тебя врал бы до посинения. Это неправильно, но я все равно бы так поступил.

Холли протиснулась между сиденьями, обхватила руками меня за шею и прижалась щекой к моей щеке. Я до смерти перепугался и обнял ее так крепко, что чувствовал, как колотится ее сердце — быстро, легко, как у дикого зверя. Мне нужно было сказать ей миллион вещей — и все ужасно важные, — но я не мог произнести ни слова.

Наконец Холли с тяжелым вздохом разжала руки, вылезла из машины и забросила на спину портфель.

— Если я должна говорить с этим твоим Стивеном, то можно в среду? Я хочу пойти к Эмили поиграть.

— Разумеется, милая. В любой день, какой тебе подойдет. А теперь иди. Я скоро; мне только нужно позвонить.

Холли кивнула. Подходя к дому, она тряхнула головой и собралась, расправив устало поникшие плечи. Когда Лив открыла дверь и распахнула объятия, узкая спина Холли снова стала прямой и крепкой как сталь.

Я закурил и первой затяжкой уничтожил полсигареты. Немного успокоившись, я позвонил Стивену.

Связь была дерьмовая — видимо, он находился в клетушках убойного отдела, в недрах Дублинского замка.

— Это я. Как дела? — поинтересовался я.

— Неплохо. Как вы и говорили, он все отрицает — если вообще снисходит до ответа; а так больше молчит, только спрашивает, какова на вкус ваша задница.

— Очаровашка. Это семейное. Не позволяй ему тебя достать.

— Господи, да мне-то что! — рассмеялся Стивен. — Пусть говорит что хочет; я-то вечером домой пойду… И вот еще: у вас есть что-нибудь, чтобы сделать его поразговорчивей? — В голосе Стивена звенела уверенность и радостное возбуждение. Из вежливости малыш пытался говорить спокойно, но в глубине души был доволен донельзя.

Я рассказал ему, что у меня есть и как я это нарыл, со всеми тошнотворными вонючими подробностями: информация — это оружие, и Стивену не нужны пробелы в его арсенале.

— Он обожает наших сестер, особенно Кармелу, и мою дочь Холли. Меня он ненавидит всей душой, он ненавидел Кевина, хотя не признает этого, и ненавидит собственную жизнь. Тем, кто доволен своей жизнью, он ужасно завидует — наверняка и тебе тоже. И, как ты сам уже убедился, у него есть выдержка.

— Ясно, — отрешенно сказал Стивен; его мозги вовсю работали. — Ага, ладно. Это можно использовать.

Малыш превращался в мужчину моей мечты.

— Разумеется. Кстати, до сегодняшнего вечера он полагал, что почти вырвался: собирался купить магазин велосипедов, папу сплавить в дом престарелых, переехать и зажить достойной жизнью. Несколько часов назад он считал себя властелином своей судьбы.

Стивен молчал, и я даже испугался — не решил ли он, что я жду от него сочувствия.

— Ну, если я с этим его не разговорю, то я вообще не заслуживаю, чтобы он говорил.

— Вот и я так подумал. Давай, малыш. Держи меня в курсе.

— Вы помните… — начал Стивен, и тут связь забарахлила так, что я слышал только отдельные бессмысленные звуки. Успел разобрать «…все, что у них есть…» — и сигнал исчез, остались лишь равнодушные гудки.

Я опустил окно, закурил новую сигарету и огляделся. На дверях красовались рождественские венки, в саду торчал чуть покосившийся плакатик «Санта, заходи к нам, пожалуйста!», в холодном ночном воздухе ощущалось дыхание зимы. Я выбросил окурок, пошел к двери Оливии и позвонил.

Лив вышла в тапочках, уже умытая перед сном.

— Я предупредил Холли, что приду и пожелаю спокойной ночи.

— Холли спит, Фрэнк. Она давным-давно в постели.

— А! Ладно. — Я потряс головой, прочищая мозги. — Сколько же я в машине просидел?

— Долго — странно, что миссис Фитцбург не вызвала полицию. Ей повсюду мерещатся преследователи.

Впрочем, Оливия улыбалась; и оттого, что она не сердилась на мое присутствие, мне почему-то стало тепло.

— Эта тетка всегда была не в себе. Помнишь, когда мы… — Я заметил отстраненность в глазах Лив и быстренько заткнулся. — Слушай, можно, я зайду на пару минут? Только кофе глотну, голову прочистить, прежде чем домой ехать. Расскажешь мне, как дела у Холли. Я обещаю не злоупотреблять…

Наверное, мой вид ясно говорил, каково мне. Помедлив мгновение, Оливия кивнула и распахнула дверь.

Она отвела меня в уютную, теплую оранжерею — в углах оконного переплета копилась изморозь, но