жесткие методы для достижения своей цели, но, несмотря на это, шеф СС оставался его основным соперником… Геббельс тоже хотел занять пост министра внутренних дел… но Гиммлер опередил его, и с тех пор он ему завидовал… За исключением Гитлера, перед Гиммлером все испытывают ужас. Геббельс считает, что Гиммлер построил величайшую организацию власти»32.
На следующий день Гиммлеру позвонил Риббентроп. Вероятно, он тоже приезжал в Гогенлихен, чтобы обсудить с Гиммлером свой план, касавшийся отправки в Стокгольм Фрица Гесса с миссией мира. Гесс выехал 17 февраля – на следующий день после прибытия в Германию Бернадотта.
Главной целью Бернадотта было посетить Гиммлера и принять самое активное участие в начатых Керстеном переговорах. В перспективе же шведский граф планировал совершенно перехватить инициативу у массажиста, который, по его мнению, лез не в свое дело. Восемнадцатого февраля33 после официальной встречи с Кальтенбруннером и Риббентропом, пространные речи которых не вызвали у него ничего, кроме скуки (от нечего делать он играл с секундомером, засекая, сколько времени проговорит то или иное высокопоставленное лицо), Бернадотт впервые встретился с Гиммлером в Гогенлихене. На эту встречу он возлагал большие надежды, так как к этому моменту Бернадотт уже догадался, что Риббентроп в своей внешней политике отдавал предпочтение договору со Сталиным о разделе Европы между СССР и Германией, в то время как Шелленберг и Керстен, напротив, настраивали Гиммлера на объединение Германии и западных союзников против дальнейшего распространения коммунизма в Европе.
В Гогенлихен, наводненный немецкими беженцами с Востока, Бернадотт приехал в сопровождении Шелленберга. Вопреки его ожиданиям, они застали Гиммлера оживленным и бодрым. На нем была зеленая форма Ваффен-СС и очки в роговой оправе вместо пенсне, знакомого Бернадотту по множеству портретов и фотографий. Вот как описывает Гиммлера сам Бернадотт:
«У него были маленькие, нежные руки хорошей формы, к тому же тщательно наманикюренные, хотя в СС это запрещалось. Кроме того, к моему изумлению, держался он чрезвычайно дружелюбно. Рейхсфюрер был не лишен чувства юмора, хотя, на мой взгляд, его шутки были несколько мрачноваты… Словом, в его внешности не было ничего дьявольского. Ничто в выражении его лица не выдавало той ледяной жестокости, о которой я столько слышал. Гиммлер… казался жизнерадостным человеком, а о своих взаимоотношениях с фюрером он говорил с хорошей сентиментальностью в голосе».
Бернадотт, знавший об интересе Гиммлера к Скандинавским странам, подарил ему книгу XVII века о скандинавских рунических надписях, и рейхсфюрер был «заметно тронут». Но когда граф обратился к нему с просьбой освободить несколько тысяч норвежских и датских заключенных и выслать их в Швецию, Гиммлер отказал. Он, впрочем, пообещал перевести их в два особых лагеря, где о них могли позаботиться представители шведского Красного Креста. После обсуждения опасностей, грозящих Европе в случае победы русских, он также сказал, что «в случае необходимости позволит передать находящихся в лагерях евреев военным властям союзников». Уже прощаясь, Гиммлер попросил Шелленберга найти для Бернадотта хорошего водителя, чтобы доставить графа в Берлин в целости и сохранности. «В противном случае, – добавил он, – может случиться так, что в шведских газетах появятся заголовки: «Военный преступник Гиммлер убивает графа Бернадотта».
Несмотря на внешне теплое расставание, Гиммлер, по свидетельству Шелленберга, был крайне раздражен этим вмешательством в переговоры, которые он хотел сохранить в тайне. Тот факт, что Риббентроп и Кальтенбруннер знали о визите Бернадотта, означал, в частности, что о нем станет известно и Гитлеру, поэтому Гиммлер решил опередить события и официально приказал Кальтенбруннеру и Фегелейну, своему официальному представителю в штабе Гитлера, ввести фюрера в курс дела. По словам Фегелейна, Гитлер отреагировал следующим образом: «С помощью такой ерунды в тотальной войне ничего не добьешься». Шелленберг со своей стороны утверждает, что по дороге в Гогенлихен посоветовал Бернадотту пойти на компромисс в отношении датских и норвежских заключенных и попросить перевезти их на транспорте шведского Красного Креста в центральный лагерь на северо-западе, а не передавать шведам для интернирования. Свое предложение он подкрепил заверениями, что граф, дескать, «произвел на рейхсфюрера весьма благоприятное впечатление» и что Гиммлер выразил желание поддерживать с ним более тесную связь.
Неделю спустя Гиммлер отправился в Берлин на прием, устроенный Геббельсом в своем министерстве. Там они обсуждали, в частности, возможность мирных переговоров, но Геббельс к тому моменту вновь поверил в Гитлера и отказался предпринимать что-либо без ведома фюрера. Он также намекнул, что предпочел бы объединиться со Сталиным на востоке, а не с союзниками на западе, но только при условии, что фюрер решится на такой шаг. «Безумие», – заметил на это Гиммлер и поскорее отошел прочь34. Геббельс явно готовился к роли героя-защитника Берлина, готового ради фюрера положить свою жизнь и жизни жены и детей.
Керстен вернулся из Стокгольма 3 марта – после переговоров с министром иностранных дел Швеции Гюнтером, опасавшимся, что, если Германия не выведет войска из Норвегии, союзники вынудят Швецию нарушить нейтралитет и вступить в войну. Кроме Гюнтера, Керстен встречался в Стокгольме и с Гилелем Сторчем – одним из лидеров Нью-йоркского отделения Всемирного еврейского конгресса, готовым использовать любой шанс для обеспечения безопасности и освобождения евреев, находящихся в заключении в Германии. Узнав от него о приказе Гитлера уничтожить лагеря вместе с заключенными, но не допустить их освобождения союзниками, Керстен начал переговоры с Гиммлером об освобождении евреев с помощью Международного Красного Креста.
К этой нелегкой задаче он приступил 5 марта. «Гиммлер пребывал в сильном нервном напряжении, – пишет Керстен, – и мне никак не удавалось его убедить».
В следующие дни Керстен пытался воздействовать на совесть Гиммлера и пробудить в нем остатки человечности. Тем же занимался и Шелленберг.
«Я боролся за его душу, – рассказывал он. – Я умолял его воспользоваться шведскими связями… Я посоветовал ему поговорить с графом Бернадоттом, попросить его слетать к генералу Эйзенхауэру и передать ему предложение о капитуляции».
По словам Шелленберга, Гиммлер в конце концов дал свое согласие и поручил Шелленбергу вести дальнейшие переговоры с Бернадоттом, с которым не хотел встречаться сам из страха перед Гитлером и руководящей верхушкой в Берлине, которая, будучи настроена к нему враждебно, имела более свободный доступ к фюреру.
В тот же день, когда Керстен начал переговоры с Гиммлером, из Швеции прибыл Бернадотт, чтобы закончить приготовления для перевозки датских и норвежских заключенных из лагерей по всей Германии в центральный лагерь в Нойенбурге[14]. Эти переговоры вели Кальтенбруннер и Шелленберг, причем трудности возникали с обеих сторон. Бернадотт утверждает, что переборол сопротивление Кальтенбруннера и уговорил его сотрудничать, однако, по словам профессора Тревор-Роупера, Бернадотт сам категорически отказался перевозить заключенных нескандинавского происхождения на шведском транспорте, о чем и написал Гиммлеру35. Эту проблему пришлось решать Гюнтеру и Керстену, из-за чего заключенных перевезли только в последние две недели марта.
Одновременно Керстен вел дальнейшие переговоры с Гиммлером по вопросу чрезвычайной важности, снова выступая в качестве активного посредника между ним и Гюнтером. Двенадцатого марта Гиммлер наконец-то подписал документы, в которых брал на себя обязательство саботировать приказы Гитлера о ликвидации концлагерей и уничтожении заключенных. Рейхсфюрер обещал также остановить массовые казни евреев.
На решение Гиммлера, несомненно, повлияло то, что 10 марта он узнал о разразившейся в концентрационном лагере в Бельзене эпидемии тифа. Кальтенбруннер пытался скрыть от него этот факт, но правда все же выплыла наружу, и Керстен немедленно воспользовался случаем, чтобы усилить давление на рейхсфюрера. «Я подчеркнул, что он ни при каких обстоятельствах не может позволить этому лагерю стать рассадником заразы и подвергнуть риску всю Германию». В результате Гиммлер немедленно отправил Кальтенбруннеру приказ, в котором по настоянию Керстена потребовал принять самые решительные меры по борьбе с эпидемией. Девятнадцатого марта Гиммлер приказал коменданту Бельзена прекратить убийства евреев и любой ценой снизить смертность среди заключенных, которых на тот момент осталось в лагере примерно 60 тысяч. Ситуация в Бельзене действительно была настолько ужасной, что даже Хёсс испытал потрясение при виде такого количества умерших.
Готовясь к намеченному на 22 марта отъезду в Стокгольм, Керстен предпринял еще одну попытку
