Тогда-то, затертый в толпе на крутом берегу, я услышал, как Роб прошептал человеку, за спиной у которого он был посажен:

— Твой отец, Эван, никогда не поволок бы старого друга, как теленка, на убой, хотя бы все герцоги христианской земли дали ему такой приказ.

Эван ничего не ответил и только пожал плечами, точно говоря, что он не волен в своих делах.

— Когда Мак-Грегоры спустятся в долину и ты увидишь пустые загоны, кровь на камнях очага и огонь, полыхающий между стропилами дома, тогда ты, может быть, поймешь, Эван, что если бы во главе их клана стоял твой приятель Роб, у тебя уцелело бы все то, о чем теперь болит твое сердце.

Эван из Бриглендза, простонав, снова пожал плечами, но не сказал ни слова.

— Обидно думать, — продолжал Роб, так тихо нашептывая свои укоры на ухо Эвану, что их не мог расслышать никто, кроме меня; а я, конечно, никоим образом не счел бы своим долгом помешать его побегу, — обидно думать, что для Эвана из Бриглендза, которому Роб Мак-Грегор не раз помогал рукой, мечом и кошельком, сердитый взгляд вельможи значит больше, чем жизнь друга.

Эван был, как видно, сильно взволнован, но хранил молчание. С другого берега послышался возглас герцога: «Переправляйте пленника!»

Эван пустил своего коня, и только успел я расслышать шепот: «Ты взвешиваешь, стоит ли кровь Мак- Грегора лопнувшего ремня? Но за нее тебе придется дать ответ и в этом мире и в том», — как их лошадь торопливо прошла мимо меня и, стремительно бросившись вперед, вступила в воду.

— Не вам, сэр, не вам, — сказал мне один из кавалеристов, когда я хотел последовать за ними.

И несколько всадников, оттеснив меня, устремились к переправе.

Я видел, как на другом берегу герцог при меркнущем свете дня выстраивал свой отряд, по мере того как всадники вразброд — кто выше, кто ниже — выходили на берег. Многие уже переправились, другие были еще в воде, остальные только готовились войти в реку, когда внезапный всплеск дал мне понять, что красноречие Мак-Грегора не пропало даром и Эван решился дать разбойнику свободу и возможность отстоять свою жизнь. Герцог тоже услышал этот звук и тотчас понял, что он означал.

— Собака! — крикнул он Эвану, когда тот вышел на берег. — Где пленник?

И, не слушая оправданий, которые бормотал, запинаясь, испуганный вассал, он пустил ему в голову пулю — не знаю, смертельную или нет — и прокричал:

— Джентльмены! Бросайтесь врассыпную и догоните негодяя. Сто гиней тому, кто изловит Роб Роя!

Все мгновенно было охвачено движением и суматохой. Роб Рой, освободившись от своих пут, — несомненно, благодаря тому, что Эван расстегнул пряжку ремня, — соскользнул с крупа коня и, нырнув в воду, прошел под брюхом лошади плывшего слева от него кавалериста. Но так как ему пришлось на одно мгновение всплыть на поверхность, чтобы побольше набрать воздуха в легкие, пестрый тартан его пледа привлек внимание ополченцев; тотчас же многие из них кинулись в реку, нисколько не заботясь о собственной безопасности, устремившись, по шотландскому выражению, «через болото и через поток», — и поплыли, кто верхом, кто потеряв коня и борясь теперь за свою жизнь. Другие, менее ревностные или более благоразумные, кинулись в разные стороны и скакали вверх и вниз по обоим берегам, высматривая место, где беглец мог бы выбраться из воды. Крики и гиканье, призывы о помощи с разных мест, где кто-нибудь видел или вообразил, что видит, какую-либо часть одежды разбойника; частые гулкие выстрелы из пистолетов и карабинов по каждому предмету, возбудившему малейшее подозрение; вид множества всадников, скачущих над водой, в воду, из воды и замахивающихся палашами на все, что привлекало их внимание; тщетные старания офицеров водворить хоть какое-то подобие порядка — все это, в той суровой обстановке и при тусклом свете осенних сумерек, создавало самое поразительное зрелище. Мне предоставили спокойно наблюдать его, потому что вся наша кавалькада, рассеявшись, кинулась во все стороны преследовать пленника или хотя бы следить за ходом погони. Я заподозрил тогда же — а впоследствии узнал достоверно, — что многие из тех, кто, казалось бы, наиболее рьяно старался подстеречь и поймать беглеца, в действительности меньше всего желали, чтобы он был пойман, и только кричали во весь голос, чтобы усилить общее смятение и облегчить Роб Рою побег.

А скрыться для такого искусного пловца было нетрудно, раз ему удалось ускользнуть от преследователей в первом пылу погони. Одно время, правда, за ним гнались по пятам, и выпущено было много пуль, которые врезались в воду вокруг него. Эта сцена сильно напоминала охоту на выдру, как мне ее приходилось наблюдать в Осбалдистон-холле: выдра по необходимости время от времени поднимает нос над водой, чтобы сделать выдох и вдох, и в эти мгновения собаки ее замечают, но, отдышавшись, она снова уходит под воду и ускользает от них. Однако Мак-Грегор прибег к уловке, недоступной для выдры: он умудрился под носом у преследователей незаметно освободиться от пледа и пустил его плыть вниз по реке. Клетчатый тартан тотчас привлек всеобщее внимание; это навело многих всадников на ложный след и отвратило немало пуль и сабельных ударов от головы, для которой они были предназначены.

Как только беглецу удалось скрыться из виду, обнаружить его стало почти невозможно, потому что во многих местах к реке нельзя было подступиться из-за крутизны берегов или из-за густых зарослей ольшаника, березняка, тополей, которые, свесившись над водою, не позволяли всаднику приблизиться. Преследователям нередко случалось обознаться, многие из них попадали в беду, а надвигавшаяся ночь делала их задачу с каждой минутой все более безнадежной. Одних затягивало на реке в водоворот, и товарищам приходилось спешить на выручку, чтоб не дать им утонуть; другие, раненные в свалке пулей или ударом шпаги, взывали о помощи или грозили отомстить, — и раза два подобные случаи действительно приводили к драке. Наконец трубы заиграли отбой, возвещая, что командир, как ни было ему обидно, распростился на время с надеждой на крупную награду, так неожиданно ускользнувшую из его рук, и кавалеристы начали медленно и неохотно, перебраниваясь между собою, собираться в ряды. Я видел их силуэты, когда они выстраивались на южном берегу реки, рокот которой, еще недавно заглушаемый шумом ожесточенного преследования, хрипло звучал теперь, наперебой с грубыми, сердитыми и укоризненными голосами разочарованных всадников.

До сих пор я был безучастным, хотя и далеко не равнодушным зрителем необычайной сцены, происходившей на реке. Но вдруг я услышал возглас:

— А где же тот пришлый англичанин? Это он дал Роб Рою нож перерезать ремень.

— Изрубить негодяя в лапшу! — откликнулся чей-то голос.

— Продырявить ему пулей кочерыжку! — сказал другой.

— Вогнать ему клинок на три дюйма в грудь! — прогремел третий.

И я услышал сбивчивый топот копыт — несколько всадников поскакали в разные стороны с явным намерением исполнить свои угрозы. Я тотчас оценил положение и решил, что вооруженные люди, не знающие удержу в своих распаленных страстях, по всей вероятности, сперва застрелят или зарубят меня, а уж потом начнут разбираться, за дело или нет. Сообразив это, я соскочил с коня и, пустив его на волю, бросился в заросли ольшаника, полагая, что в надвигавшейся ночной темноте меня вряд ли найдут. Если б я находился поблизости от герцога и мог бы воззвать к его личному покровительству, я так и поступил бы, но он уже начал свой отход, и я не видел на левом берегу реки ни одного офицера достаточно высокого ранга, который мог бы оказать мне покровительство, если я сдамся ему. Между тем, подумал я, законы чести отнюдь не требуют, чтобы я при таких обстоятельствах рисковал жизнью. Когда сумятица понемногу улеглась и вблизи моего убежища уже не слышалось цоканья подков, моим первым побуждением было разыскать стоянку герцога и отдаться ему в руки в качестве благонамеренного подданного, которому нечего бояться правосудия, и чужеземца, который имеет все права на покровительство и гостеприимство. С этой целью я выбрался из своего тайника и осмотрелся.

Сумерки уже почти сменились темнотою ночи; на этом берегу Форта всадников оставалось немного или вовсе ни одного, а те, что перебрались уже через реку, давно ускакали, и я слышал только отдаленный стук копыт и протяжный, заунывный голос труб, который разносился по лесам, созывая отставших. Итак, я оказался здесь один и в довольно затруднительном положении: у меня не было лошади, а бурное течение реки, взбаламученной после суматошной сцены, которая недавно разыгралась в ее русле, и казавшейся еще мутнее в неверном и тусклом свете месяца, отнюдь не привлекало пешехода, который не привык переходить реки вброд и только что видел, как всадники при опасной переправе барахтались, погрузившись в воду до луки седла. Оставаясь же на этом берегу, я был бы вынужден после всех волнений истекшего дня и предыдущей ночи провести новую наступающую ночь al fresco, note 91 на склоне одного из холмов Горной Страны.