обрадовался тому, что на неделю остается один. Это было как укол иглой. Он обязан был хотя бы недолго, но протестовать. А потом позволить себя убедить, что «она имеет право», что «три года они никуда не ездили» и что «это предложение бюро путешествий просто счастливый случай», тем более что «они с Асей и Алицией давно мечтали о такой поездке в женской компании». Но ничего этого не было. Муж молча выслушал ее, уставившись на экран компьютера, где менялись схемы проекта, над которым он работал, бросил «о'кей» и снова погрузился в работу.

Этот холод между ними, ставший в последнее время просто зримым, существовал еще «до Якуба». Задолго до. И тогда воспринимался ею еще болезненней, чем сейчас. Может, поэтому тепло, которое принес с собой Якуб, так действовало на нее, что она была готова к всевозможным безумствам наподобие этой поездки в Париж. И тем не менее равнодушие мужа, в этих обстоятельствах крайне удобное, уязвило ее.

«Возможно, — думала она, — так устроено в мире, что женщина, если у нее есть такой шанс, хотела бы быть самым главным в жизни как можно большего числа мужчин. Женщина может любить одновременно двух мужчин до тех пор, пока один из них не узнает об этом». А уж это ей было совершенно ясно. Но, правда, она не была уверена, любит ли еще мужа.

О своих чувствах к Якубу она предпочитала не задумываться. Все может измениться, когда он появится в реальности. Когда его можно будет увидеть, прикоснуться к нему, услышать его голос. В ее диспутах с собственной совестью «измениться» должно было означать, что она каким-то образом опомнится, встретившись с подлинным Якубом. Она встретит его, увидит нормального человека, может, даже очаровательного, но, скорей всего, это не будет, как «безумие» на картине Подковиньского, которая последнее время вспоминалась ей, после того как Ася однажды утром вытащила ее на выставку этого художника.

А о том, что будет, если «измениться» будет означать нечто совершенно противоположное, она предпочитала не думать.

«Расскажу все Асе», — подумала она. По дороге до Парижа у них будет масса времени все обсудить.

Однако, уже сидя в автобусе и глядя на сидящую напротив Асю, целиком поглощенную чтением новой книжки Гретковской, она усомнилась, есть ли смысл в решении все ей рассказать. Что сможет сказать ей любящая поэзию математик, смирившаяся с судьбой жена биологического отца своей дочери? Она либо объявит, что это уравнение неразрешимо и должно быть просто-напросто проигнорировано как несущественное, либо скажет, что Якуб — это единственно возможное решение. Однако она к обоим этим ответам пока еще не была готова.

С минуту она смотрела на Асю. А та читала книгу всем своим существом. Вздыхала, улыбалась, покачивала головой, прикрывала глаза и на миг задумывалась, чтобы тотчас вернуться к чтению. Она так переживала все и всегда. Этакий синдром прогрессирующей сверхвпечатлительности. В первый раз она заметила его у Аси в тот месяц, что они вместе провели в окрестностях Нима.

Это было несколько лет назад. Они обе еще учились.

Кончался август. Они отмечали ее день рождения. Ася подошла к ней в кухне, когда они там оказались вдвоем, и сказала:

— Около Нима на юге Франции огромные виноградники. Мой знакомый собирает там виноград уже несколько лет. Место красивое и платят неплохо. Не хочешь поехать со мной? Но решить ты должна прямо сейчас. Он ждет ответа.

Через неделю они ехали поездом в Берлин. А от Берлина до Нима решили добираться автостопом. Разумеется, родителям она об этом не сказала. Они бы ее ни за что не отпустили. Но когда Ася предложила автостоп, она ни минуты не колебалась. Их двое. Что может с ними случиться? И впоследствии она ни на минуту не пожалела о принятом решении. Это было замечательное приключение. Все шло лучше не придумаешь. До Лиона. А там удача отвернулась от них.

Из Берлина на автостраду, ведущую на юг, их отвез железнодорожник, у которого Ася спросила дорогу. Говорил он только по-немецки, о существовании французского даже не догадывался, а из английского знал лишь отдельные слова. Он улыбался Асе, в десятый раз объясняя, как проехать через весь Берлин от вокзала ЦОО на кольцевую автостраду. С каждым разом он говорил все медленней, убежденный, что если произносить фразы медленно, то будет понятней. Было видно, что Ася ему нравится. И вдруг он достал из кармана уоки-токи и произнес что-то по-немецки. Потом схватил Асю за руку и быстро повел ее по туннелю к выходу в город. А она бежала за ними. Через час он высадил их у бензозаправочной станции на автостраде, ведущей во Франкфурт-на-Майне. Нашел им достойную доверия машину и, прощаясь, украдкой сунул Асе карточку с адресом и номером телефона.

До Франкфурта они ехали с американцем, военным из специального подразделения американской армии, квартирующего недалеко от города. Американец этот — редкостный случай — прекрасно говорил по-французски. Его страшно веселило то, что Ася разговаривает с ним на французском, а она на английском. Никогда еще она не встречала мужчину с такой красивой улыбкой.

Город Ним он знал. Там он останавливался во время поездки на Лазурный берег, где ежегодно проводил отпуск вместе с детьми. Она поразилась, услышав, что у него четверо детей и он сам воспитывает их, потому что его жена, которая тоже служила в американской армии, погибла при попытке взрыва американского посольства в Тель-Авиве. После того как он это сказал, в машине стало тихо-тихо.

Тишину прервала Ася, попросив американца остановиться на следующем паркинге. Там она побежала в телефонную будку. А когда вернулась, сказала по-польски:

— Знаешь, а этот железнодорожник из Берлина успел выучить несколько слов на польском. Мне стало так грустно, и я почувствовала, что обязана позвонить ему и еще раз поблагодарить. Он сделал гениальную вещь, подвезя нас на автостраду. Представляешь, он чуть не онемел, когда услышал меня. А в конце страшно смешно, как ребенок, произнес: «Дзенькуем, пани».

Во Франкфурте американец довез их до студенческой конторы, которая занималась тем, что помогала дешево доехать на попутной машине в любой крупный город Европы. Так, например, за небольшие деньги можно было добраться до Лиона. Американец перегрузил их рюкзаки в багажник черного «БМВ», стоящего у конторы, о чем-то поговорил по-немецки с водителем, а потом сказал им, чтобы они пересели в «БМВ». Они даже не успели попрощаться с ним: водитель «БМВ» мгновенно резко рванул с места. Она смотрела на этого американского военного и думала о его жене, погибшей в Тель-Авиве.

К Лиону они подъехали под утро, но застряли в гигантской пробке, которую удалось ликвидировать лишь после полудня. Жара доходила до 35 градусов. Водитель без конца ругался. Они вторили ему. Потом со скуки научили его ругаться по-польски. Когда они высаживались на окраине Лиона, у них были все основания гордиться собой. Водитель, молодой белокурый немец в элегантном костюме от хорошего портного, сидя в своем декадентски оформленном «БМВ» с кондиционером, сосредоточенно ругался, как последний ханыга у пивного ларька на Воле. И вдобавок в перерывах, когда движение на шоссе замирало, записывал транскрипции всех ругательств, которым они его научили. Поразительная педантичность! Хотя, может, у немцев так принято, и они все записывают.

Но время поджимало. Завтра утром им следовало явиться на ферму под Нимом, если они рассчитывали получить работу. Ближе к вечеру на окраине Лиона их взял с собой испанский грузовик. У водителя была стоянка в Ниме.

Когда Ася увидела на указателе «Авиньон», то тут же поинтересовалась у шофера, тот ли этот Авиньон, в котором на мосту «танцуют девушки и парни». И когда услышала, что тот самый, упросила водителя свернуть с автострады в город и высадить их там.

— Я не простила бы себе, если бы проехала мимо этого города, не увидев моста. Ведь ты тоже не простила бы себе, правда же? — оправдывалась Ася. — Мы поглядим на мост, перекусим и поездом доедем до Нима. Ну не дуйся ты, — уговаривала ее Ася.

Да, конечно, и она тоже хотела увидеть этот мост. К тому же она давно уже не была такой голодной. От самого Франкфурта у них во рту не было и маковой росинки.

Мост был как мост. Ничего особенного, достойного такой славы, в нем не было. Единственная драматическая деталь: он неожиданно кончался посреди реки, не доходя до другого берега. Это, конечно, заставляло работать фантазию. Но только у тех, кто не знал историю его разрушения. Но Асе она была досконально известна, так что для фантазии места не оставалось.