Малахи приостанавливается. Чтобы подчеркнуть важность своих слов.
— Ну, что до мотивации, то здесь, Корсо, весь вопрос в том, чье воображение главенствует, не так ли? Насколько бы странной ни показалась тебе Вселенная, когда ты окончательно познаешь ее, тренированный мозг, такой, как у тебя или у меня, провозглашает, что наше собственное воображение в своих концепциях может быть даже еще более могучим. Во всяком случае, если ты настоящий писатель- фантаст. Ну, а теперь почему бы нам не пойти насладиться хорошей трапезой? Могу гарантировать, что нам никто не помешает.
—
Мамин Молок
Молок появился к завтраку, являя собой настолько неаппетитное зрелище, какое только можно увидеть летним утром в семь тридцать: длинные и прямые, как пакля, волосы того и гляди окунутся в чашку с овсянкой, старая выцветшая рубашка с откромсанными рукавами открывает жилистые руки с текущими сверху донизу реками татуировок, еще более старые джинсы выгорели до небесно-голубого цвета с коричневым отблеском.
— Скажи Молоку «привет», Линн, — сказала мне мама, ставя кварту молока на стол рядом с его разрисованным локтем. — Я вчера взяла его на поруки из тюрьмы вместо твоего отца.
— Привет, Молок, — сказала я.
Он слегка повернул голову, и я увидела водянистый орехово-карий глаз, выглядывающий на меня сквозь пряди волос. Мне показалось, что настороженные нотки в моем голосе позабавили его. Наверное, мне тоже было бы смешно, если бы я была на его месте, но я не была на его месте. Я посмотрела на маму: складки ее хрустящего белого комбинезона, как обычно, выглядели настолько острыми, что, казалось, врезались в плоть. По утрам моя мама всегда выглядела исключительно хорошо, даже если накануне оставалась на ногах допоздна.
— Вождение в пьяном виде, — объяснила она, садясь слева от Молока со своей собственной чашкой овсянки. — Мы больше не можем этого терпеть.
— Вождение в пьяном виде не шутка, мам, — сказала я.
Молок выпрямился на стуле. Он выглядел как убийца с ножом в руке.
— Я имела в виду твоего отца, а не Молока, — пояснила мама. — Молока привлекли за воровство в супермаркете.
— Я поняла, кого ты имеешь в виду.
Молок взглянул на мою маму. Она похлопала его по руке.
— Не беспокойся! Я сказала, что ты можешь остаться — значит, ты можешь остаться. Если хочешь.
— А если нет? — проговорил он, поворачивая ко мне свое сумасшедшее лицо. — Вы не боитесь раскаяться в том, что взяли меня на поруки?
— Моя мама ничего не боится, — сказала я. — Ты что, еще не понял этого?
Прежде чем уйти на работу в свои «Хлопотливые руки», мама показала Молоку полный список заданий на день и прочла его перед ним вслух — на тот случай, сели у него, как она выразилась, «трудности с грамматикой».
— Вымой посуду, приберись в гостиной, пропылесось все ковры, протри тряпкой мебель на нижнем этаже, поменяй белье на постелях наверху — там три спальни, включая ту, где ты будешь ночевать, — и вымой обе ванные комнаты. Если сделаешь все как надо, то когда я вернусь с работы, тебя будет ждать угощение.
Он взял список у нее из рук с тем выражением лица, которое я называю Стандартным Тупым Изумлением. Мама, поднявшись на цыпочки, потрепала его по голове, повернулась и ринулась к двери в гараж; он заморгал и уставился ей вслед. «Ринулась» — единственное слово для описания способа, каким передвигается моя мама; стоит один раз увидеть, как она это делает, и ты понимаешь в точности, что это значит.
Он подошел к окну над раковиной, чтобы посмотреть, как она отъезжает.
Наконец он вновь повернулся ко мне, держа список в руке — насколько я видела, так люди обычно держат счет, вновь полученный из автомастерской. Он спросил:
— Она что, шутит?
Я намазала тонкий слой сливочного сыра на вторую половинку своего ржаного рогалика.
— Разве ты все еще в тюрьме?
Он захохотал, скомкал список и через плечо швырнул его в раковину.
— Во всяком случае, здесь меня скоро уже не будет.
Я встала, подошла к ящику с инструментами и достала пистолет.
— Мне так не кажется.
Его водянисто-карие глаза вдруг стали очень большими.
— Мать-перемать! Детка, да ты что?
— А
Его взгляд метался с пистолета на меня, снова на пистолет и снова на меня.
— Сдаешься? — спросила я. Он начал поднимать руки, в точности так, как это делают люди в телевизоре. — Посуда. Я помогаю тебе вымыть посуду.
Он сделал шаг в мою сторону, и я направила дуло в его промежность. Многие делают ошибку, целясь человеку в голову или грудь — но поверьте мне, понизив точку прицела, вы добьетесь куда большего внимания.
— Должна ли я убеждать тебя, что могу и стану использовать его? Неужели ты думаешь, что это первый раз, когда я завтракаю с осужденным преступником, которого моя мать взяла на попечение?
Он сузил глаза.
— Да черт вас побери,
— Сознательные граждане, — ответила я. — Послушай, я желаю твоего присутствия здесь не более, чем ты сам. Однако так уж вышло. — Я дернула головой в направлении стола. — Собери посуду и отнеси в мойку. Я всегда могу сослаться на самозащиту.
— Ты что, собираешься весь день держать меня на мушке? Это единственное, что ты можешь сделать.
— Нам всем приходится делать то, что приходится делать, Молок, — сказала я. — Вот тебе сейчас придется немного похлопотать.
— Сколько тебе лет? — подозрительно спросил он.
— Шестнадцать.
— О боже!
Разумеется, он мне не поверил: я сложена как вратарь, спасибо генетике.
— В доме бардак, Молок, — сказала я. — Ну так как?
Он сложил свои жилистые руки на груди.
