она словно бы танцевала на песке, двигаясь взад и вперед вдоль самой кромки надвигающегося прилива. Ее руки были подняты над головой и она хлопала в ладоши. Марвин не слышал звука, но его глаза уловили ритм: «хлоп-хлоп-хлоп-хлоп» — в полном соответствии с барабаном, бьющим в его голове, и с буханьем крови в его пульсирующих висках.
Солнце наконец опустилось за горизонт. Марвин не стал включать свет — темнота немного успокаивала боль. «Интересно, — подумал он, — неужели Памела до сих пор на пляже?»
— Памела! — позвал он. Потом позвал еще раз, но ответа не было, и Марвин решил, что это не так уж чертовски его заботит, чтобы идти ее искать.
Однако время шло, а Памелы по-прежнему не было видно. В конце концов Марвин поднялся на ноги и зашаркал к двери. Это могло оказаться небезопасным — белая женщина одна ночью на пляже… Кроме того, ему просто необходимо было глотнуть свежего воздуха. Вонь этого дыма была настолько прилипчивой, что, казалось, въелась в саму кожу; у него чесалось все тело.
Он медленно сошел по деревянной лестнице на маленький пляж. Полная луна уже висела на небе и белый песок ярко мерцал. Марвин мог видеть весь пляж, до самой серебристой полоски, отмечавшей отступающий край океана.
Памелы нигде не было видно.
Он двинулся дальше по песку — без какой-либо определенной мысли о том, что ожидает найти. Его ноги, казалось, ступали сами по себе, не спрашивая его разрешения, и он позволял им это. Его тело больше не ныло; даже головная боль прошла. Барабан в его голове звучал теперь очень громко, оглушительным «ПУ-УНГ, ПУ-УНГ, ПУ-УНГ, ПУ-УНГ», однако почему-то это больше его не беспокоило.
На влажном песке ниже линии высокого прилива виднелась цепочка следов от маленьких босых ног, уводившая дальше к воде. Марвин пошел по следам — без спешки и без особенного интереса. Впереди что- то белело, более светлое, чем песок. Дойдя дотуда, он не был очень сильно удивлен, узнав платье Памелы.
У кромки воды следы обрывались. Марвин постоял там некоторое время, глядя вперед, на освещенную луной гладь океана. Его глаза были устремлены куда-то вдаль, на невидимый горизонт. Его нога выбила хрусткий ритм на влажном песке.
Марвин шагнул вперед.
На вершине обрыва, сидя на большом валуне, индейский парень, служивший у Антонио, произнес:
— Вон он идет.
Его дед, сидевший рядом с ним, тихо хмыкнул.
— Сколько времени это заняло?
— С тех пор как вошла она? — Парень сверился со своими дешевыми электронными часами. Подсветка не работала, но луна светила достаточно хорошо. — Полтора часа. Около того.
— Хм-м. Мне казалось, что он не настолько крупнее нее.
— У нее были хрупкие кости.
— Угу. — Старик усмехнулся. — Я видел тебя, когда она сняла с себя платье. Думал, ты свалишься с обрыва.
— У нее было красивое тело, — сказал парень. — Для женщины ее возраста.
Они смотрели, как Марвин Брэдшоу целеустремленно входит в океан. Вода доходила ему уже до пояса, но он продолжал идти вперед.
— Скорее всего, он не умеет плавать, — заметил парень.
— Ему бы не очень помогло, если бы он и умел. Пойдем, сынок. Нам пора.
Когда они возвращались к пикапу, парень спросил:
— Ты научишь меня этому наговору?
— Когда-нибудь научу. Когда ты будешь готов.
— Это как-нибудь называется? То, что мы… что ты делал там, у них в доме? Как ты это называешь?
— Я называю это запуском.
Парень рассмеялся. Спустя мгновение к нему присоединился и старик, вторя молодому голосу своим сухим, шелестящим смехом. Они все еще смеялись, когда пикап тронулся вверх по прибрежной дороге, направляясь в сторону далеких огней автомагистрали.
Позади них простирались безбрежные пространства океана; его плоскую, сверкающую в лунном свете поверхность нарушало лишь единственное маленькое темное пятнышко — это были голова и плечи Марвина Брэдшоу, идущего вброд по направлению к Европе.
Майкл Арсенолт
Самый обычный Хэллоуин
Как всегда, на Хэллоуин я бродил по улицам, занимаясь тем, чем занимаюсь всегда.
Я охотился за вампирами.
Я выжидал часа, когда станет совсем темно, когда последние лучи жизнеутверждающего солнечного света угаснут окончательно, после чего выбирался наружу. Не было смысла выходить раньше, пока они еще спали у себя в жилищах своим нечистым сном неумерших.
Богом проклятые создания! Какую цену они заплатят!
Я без устали кружил и кружил по улицам; я знал, что они где-то здесь, знал, что лишь я могу отыскать их, и лишь я могу их уничтожить.
Под фонарем я помедлил — проверил оружие и перепроверил снаряжение. Я был готов. Я всегда готов.
Я улыбнулся. На Хэллоуин вампиры становятся самонадеянны. Они ослабляют свою защиту. Они думают, что могут вот так, запросто, смешаться с нами, что мы не сумеем заметить их, не сумеем их вычислить.
Но они ошибаются. Они пытаются незаметно скользить вместе с толпами, прятаться среди «угости-а- не-то-напугателей», всяческих костюмированных охотников за сладостями — но все же они выделяются.
Мой обход длился уже два часа, когда наконец я увидел одного из них. Он угнездился в компании громкоголосых и назойливых веселящихся, тщетно пытаясь сделаться незаметным; однако я почти тотчас проник под его маску. Приблизившись к компании сзади и стараясь, чтобы мое присутствие не привлекло внимания, я последовал за ними и изучал
Я приблизился на достаточное расстояние и сделал свой ход.
— Замри, исчадие ада! — вскричал я.
Тогда они все остановились и повернулись ко мне — очевидно, не зная, как им поступить. Возникла пауза; они в молчании меряли меня взглядами. Не знаю, почувствовали ли они окружавшую меня ауру благочестия или уже успели подпасть под гипнотическое влияние вампира. Так или иначе, их жизни никогда уже не стали бы прежними.
— Простите, — произнес пухлощекий человек, одетый клоуном, — но у нас нет мелочи. Мы ничего не можем вам дать.
— Я не нищий! — возразил я. — Я занимаюсь тем, что уничтожаю зло. Пожертвования, впрочем, принимаются.
— Проваливай отсюда, — сказал приятель клоуна, трансвестит. — Ты нас не напугаешь.
Несомненно, им даже в голову не приходило, что я был их единственным спасением. Они были слепы, они не понимали, что я, и только я мог спасти их никчемные шеи. Все, кроме одного: разумеется, самого демона. Он-то знал, кто я такой — я читал это в его холодных, холодных глазах. Я видел также, как страх
