Грудной, с хрипотцой голос. И чудный смех, которым она награждала, словно орденской лентой. Своих дорогих паршивцев. Своих любимых мальчиков. Она точно знала, что мальчики не подведут. Никогда не подводили и теперь не подведут. А если кто-то дрогнет, она тут же окажется рядом и подставит плечо. Или улыбнется ему. Или просто скажет: я здесь… Откуда в ней эта непостижимая вера в нас? Ведь мы же на самом деле абсолютно бессильны перед мерзостью, перед любой злобной силой. Я не говорю уж про гангстеров и про сексотов, – перед обыкновенным хулиганьем бессильны! Вот ты, Благоносец хренов, – можешь ты отбиться от пары гопников? Дать в рыло? Заехать гаду по яйцам? Зла ведь никогда у меня на это не хватает. А она все равно в нас верит. И эта вера, она так дорого стоит, что ее почти уже невозможно приобрести. Как любовь. Как здоровье. Как талант. Неужели мы и в самом деле лучше, чем выглядим?.. «В конце концов, все зависит только от нас самих!..» Увы. В том-то и дело. Я бы предпочел, чтобы все зависело от кого-нибудь понадежнее…

…А герой дня Вадим был изжелта-бледен и дурен, глаза красные и заплыли, рот – кривой, словно его непрестанно тошнит и он вот-вот вырвет прямо на скатерть. («Так вот ты какой – человек третьего тысячелетия!..») Хлопотливый Матвей очень нежно его опекал, настоятельно пододвигал закуску, бегал в кухню за минералкой, подбирал за ним падающие на пол вилки-ножики, – видимо, фундаментально и основательно напугал его Вадим своими бабскими фокусами, и Великий Математик уже и не знал теперь, чего еще ему следует опасаться. Зрелище это было, скорее, тошнотворное, но к своему удивлению Богдан испытал по этому поводу что-то вроде укола ревности: никогда не видел он Велмата таким заботливым и таким внимательным, он даже представить его не мог таким – этого ядовито-ехидного умника, всегда совершенно беспощадного и к себе, и к другим, и ко всему нашему нелепо-идиотскому миру. Да-а, а Вадим вот оказался – сущая размазня. Сопля зеленая. Тьфу… Или он все-таки актерствует? Быть того не может. А впрочем… Ничего мы друг о друге не знаем, да и знать не умеем, и так – всю жизнь. Открытие за открытием, и все открытия – почему-то поганые. Открываются расписные ворота души, и несет оттуда вдруг такой тухлятиной, что хоть святых выноси…

– М-м-м! Маришка! (Хрум-хрум.) Какие гренки! Божественно!..

– А это что такое? Бифштексы?

– Не тормози! Бифштексни!

– Это не бифштексы, брат. Это ГОВНАТРУБ.

– Чево-о-о?!

– Говядина натуральная рубленая, брат. Извини, брат.

– Слушайте! Прекратите жрать. Боба еще нет!

– Боба ждать – знаешь… Боб человек подневольный: когда отпустят, тогда и придет. И не минутой раньше…

– Ты только закусывай, пожалуйста. Я тебя умоляю, Вадим, не надирайся. Подожди…

Дзынь-дзынь-дзынь – ножом по краю рюмки. Тенгиз. Решил, что пора и возбудился к действию.

– Господа! Леди и джентльмены! Внимание! Вы что сюда – жрать пришли? Прекратите обжираловку, блин! Сначала – дело!

– Вот и именно! (Это Вадим. Уже на взводе и уже даже – с перебором.) Объявляется дело Вадима Христофорова, погоняло – Резалтинг-Форс! Пр-рашу! Вот стою я п'р'д вами, словно голенький…

– Да помолчи ты, ради бога! Отдай стакан!.. Не умеешь ведь пить, жопа с ручкой, совершенно…

– Д-да! Но зато я умею напиваться!

– Тихо! Заткнитесь все! Начинаем. Обстоятельства дела всем известны? Я полагаю, всем…

– Вове не известны.

– Вова перетопчется. Я к дедам обращаюсь: все в курсе?

Деды были в курсе. Все. Некоторые слышали эту историю уже неоднократно, – и от Вадима, и друг от друга. Всем и все было понятно. И никто не знал, что надо делать.

– У меня вопрос к Димке, – сказал Богдан. – Они прорез`ались последнее время? Или нет?

– Откуда мне знать, – проговорил Вадим, пьяно растягивая слова. – Они у меня телефон пр-рслушивают, суки…

– Когда ты их видел в последний раз? – терпеливо настаивал Богдан.

– «Не в этой жизни…» – Вадим истерически хихикнул.

– Отстань от него, – сказал Богдану озабоченный Матвей. – Что ты пристал к человеку? Не знает он ничего больше. И не соображает.

– Вижу-вижу, – сказал Богдан и замолчал.

Ничего у нас не получится, подумал он. Мы либо безразличны, либо бессильны. Бессильные мира сего… Но вот что поразительно: ведь я, кажется, завидую ему. За ним охотятся, от него чего-то еще ждут, он нужен кому-то, или мешает кому-то, или может быть кому-то полезен. Трепло, слабак, размазня, но представляет ведь собою некую ценность, причем, похоже, немалую. А я вот – пуст. И никому не нужен. Как высосанная банка из-под пива…

Вадим между тем стремительно надирался. Матвей хватал его за руки, отбирал стакан, отставлял подальше бутылки – ничего не помогало. Казалось, Вадим буквально цель перед собою поставил: надраться вглухую, – как можно основательнее и как можно быстрее. А скорее всего, так оно и было на самом деле. Может быть, он устал быть трезвым. «…Все, кто вам дорог, достойны самого лучшего… – провозглашал он, никого не слушая и ничего не слыша. – Я просто мою голову и иду… Что вы вообще можете понять? Слышали про такого: Эраст Бонифатьевич зовут… Педераст Бонифатьевич… Если бы у меня была под рукой двустволка, я бы набил этой суке морду…» – и он заливался смехом, кашлял смехом, задыхался смехом, беспорядочно раскачиваясь всем телом, словно воздушный шар на ветру.

– Отдай стакан, говорю!..

– Да отстань ты от него, в самом деле!