Нужно лишь уметь есть его, глядя внутрь себя… Увы, забитые нынешней жизнью мои соотечественники не могут, к сожалению, объяснить своим детям, сколь важны для жизни и судьбы выработанные за века культурные устои народа, в том числе в питании. Должным образом, со вкусом съеденный хлеб может в два-три раза дать больший энергетический эффект, нежели самая изысканная пища! Чай, кофе, вода, даже целебнейшее молоко — все имеет свой час, свое назначение, все способно лечить или калечить, дарить бодрость или служить источником недуга! Я уже не говорю о гигиене. Грязные руки, грязное лицо, грязная пища, внутренняя возбужденность как загрязнение души — все это роковое, которое неизбежно ведет к страданиям и гибели! Человек возмущается неспособностью властей управлять государством, но он не поправит дела в государстве, пока не научится управлять собой и волшебными силами в себе, заложенными Матерью-Природой. Великий народ начинается с человека, радостно осваивающего культуру своего народа, в ней, а не в интригах коммерции находящего смысл и простор для существования!..

Ровно в полночь подштопанный пан Дыля, покашляв, со скрипом отворил дверь в спальню синьоры.

На столике горела свеча. Свет ее отражался во всех трех зеркалах. Синьора лежала среди подушек на широкой кровати, волосы ее были распущены, в глазах стыли ужас и любопытство.

— Здравствуй, любимая, — хрипло произнес пан Дыля отрепетированную фразу, сразу все забыл, засунул руки в карманы и покосился на неплотно прикрытую дверь, за которой толпились его вдохновители. — Я, гм-гм, пришел к тебе с приветом…

— Ты Роберто? — привстав, выдохнула старуха. — Ты вовсе не похож на себя!

— Что поделаешь? И там не санаторий, — пан Дыля сел в кресло, небрежно заложив ногу за ногу, но спохватился и переменил позу. — Увы, увы, если бы ты пережила все то, что пережил я, ты была бы иной!

— Согласна, — сказала синьора. — Я не сомневаюсь, что ты дух Роберто. О, ты прекрасно говоришь по-русски, на чарующем языке моей несчастной Родины!

— Я… как это выразиться, дух, воплотившийся в оболочку, которая оказалась свободной и проплывала мимо!

— О друг мой, можно я потрогаю тебя?

— Конечно, конечно, — пробормотал пан Дыля, жалея, что послушался Гонзасека и принимает теперь участие в недостойном спектакле: он ни разу за свою жизнь не обманывал людей. — Пожалуй, я бы выпил чашечку кофе. Что-то в горле пересохло.

— Может быть, вина? Твоего любимого?

— Нет-нет, мы все там отучились от этой гнусной и бесполезной привычки мутить свой и без того смущенный разум!

— Хорошо, тебе принесут кофе. Служанки еще не вернулись, я разбужу Альфонсо, это мой новый слуга, сын того Умберто, что служил тебе верой и правдой…

— Нет, нет, не надо Альфонсо! Если он увидит меня, я исчезну, а он умрет от разрыва сердца!

— Тогда я сама схожу на кухню.

— Нет, нет! Э-э, милая!.. Что ты так смотришь? Я, естественно, волнуюсь. Столько лет в разлуке…

Синьора поднялась с постели. Сквозь тончайший шелк рубашки проглядывало поджарое, но крепкое еще тело.

— Ты смелая женщина, — сказал пан Дыля, теребя ухо. «Черт бы побрал этого Гонзасека!»

— Может быть, тебя продезинфицировать?.. Ты все-таки из потустороннего мира, куда попадают через гроб и тление? Ты ведь всегда любил хорошие духи, не так ли?

Пан Дыля вздохнул и поправил усы.

— Нет, голубушка. Там не водятся ни бактерии, ни вирусы, ни всякая такая мура.

— Тогда нырни в мои объятья, супруг мой! — синьора протянула руки. — Мы столько лет не видели друг друга! Я молилась за тебя! И видишь, ты заслужил милости, видимо, за примерное поведение… Я умираю от одиночества в этом бессердечном мире1 Иди же, поцелуй свою любовь, которая осталась верна тебе!

— Верна и так далее — это прекрасно, — смущенно произнес пан Дыля, не ожидавший такого поворота событий. — Видишь ли… Гм… Я люблю другую и дал обет!

— Негодяй! — нежно воскликнула синьора. — Что ты мелешь? Или твой дух, Роберто, тоже способен набираться хереса, как некогда твое бренное тело? Кому ты дал обет? Кого ты любишь? И в твоем ли положении заниматься любовью?

— Постой, постой, — взмолился пан Дыля. — Не прогоняй меня своими упреками!.. Я люблю… Гм, люблю другую, потустороннюю жизнь, моя милая! Ты не представляешь, какая это все прелесть — музыка, ангелы стайками с блестящими крылышками, пирожное с нектаром!..

— Ты был в раю?

— Прямиком оттуда, — пан Дыля смущенно пошевелил усами.

— Ты, верно, все врешь, дружочек, как врал не раз и прежде: за тобою столько грешков, что в раю тебе не могло быть места ни по каким канонам!

— Пожалуй, — согласился пан Дыля. — Но ведь и там временами проводят амнистию… Да, амнистию, что же ты улыбаешься?.. Видишь ли, дорогая, — продолжал он, чувствуя, что заикается, завирается и вообще готов плюнуть на все, извиниться и убежать прочь. — Наши земные представления о грехах и представления о наших грехах наших мудрых судей не всегда совпадают. Поверь мне, я видел в раю многих из нашего общества. Даже президента, встречи с которым ты однажды удостоилась, — пан Дыля ввернул в разговор единственный известный ему факт жизни синьоры, подсказанный Гонзасеком.

— Вот уж не думала, что наша встреча примет такой оборот, — сказала синьора. — Прежде ты никогда не заводил разговоров о политике.

— Мало ли что было прежде, дорогая? Самопознание неизбежно завершается политикой. Люди хотят знать правду. Ведь статейки в газетах — это не политика, это отвлечение от политики, одурачивание несчастных, которые не представляют, в какой стороне правда!

— Не хочешь ли ты сказать, — помолчав, произнесла синьора, — что духи, которые имеют возможность воплотиться, не испытывают тяги к духовному общению?

— Именно это я и хочу сказать, — рассердился сам на себя пан Дыля. Весь разговор протекал совершенно не так, как он себе его представлял. — Брачный договор связывает людей только до смерти, а после смерти все мы сочетаемся небесным браком!.. И полно, дорогая, давай пока оставим эту тему. Пока не исполним нашего долга.

— Значит, есть надежда?

— Разумеется.

— В чем же наш долг, говори!

— В отказе от убеждения, что все может быть объектом купли-продажи. Это преступление, из-за которого боги давно покинули человека. Нынешний мир управляется без богов.

— Ужасно, — покачала головой синьора. — Наш старинный род всегда отличался благочестием. Мы никогда ни в чем не сомневались.

— И жаль, — строго сказал пан Дыля. — Навязанные представления оказались ложью!

— Если не боги, то кто же управляет нами?

— Тот, кто управлял и прежде, маскируясь именами богов. Власть Сатаны повсюду прибавилась. Богатство, которое прирастает не от личного труда, а от изнурения подневольных — преступное богатство!

Синьора улыбнулась и положила руку на плечо пану Дыле:

— Ты очень переменился, дружочек! Особенно внутренне. Можно сказать, стал совсем иным человеком, но это мне даже нравится!.. Если я верно поняла, ты чувствуешь на мне и на себе какой-то грех. Что это за грех, кроме богатства, которым мы пользуемся, конечно же, незаслуженно?

Пан Дыля внезапно понял, что с синьорой можно поладить, и подмигнул ей:

— Ну, вот и в тебе проснулась истинная твоя душа, душа, которая просит так мало, но не получает и этого малого!.. Дух одного простолюдина добровольно отдал мне свою земную оболочку, чтобы я вынырнул здесь, возле тебя. Мы должны отблагодарить этого духа.