видел. После пятнадцати недель жесточайшего обучения, произнося клятву верности, Бруно понял, что жизнь его жестоко наказала, сделав тем, кем он не является. Он не был в душе военным, но также знал, что никогда не станет дезертиром, позорно оставив службу, тем более после присяги.

Каждый легионер обязан был прослужить два года на заморских территориях Франции, но все ребята страстно мечтали отсидеться в Оранже или, на худой конец, улететь во Французскую Гвинею, где в Куру базировался один из полков. Хотя служба в нем оплачивалась недорого, а чрезвычайно горячий и влажный климат доставлял массу неприятностей, этот полк выгодно отличался от остальных, так как в нем имелся свой собственный бордель, и каждый легионер после долгих месяцев воздержания мечтал подержать в руках нежное женское тело. Но не было ни одного желающего служить в Джибути, несмотря на то, что там можно было заработать большие деньги. Все заключалось в элементарном страхе перед военными действиями, так как этот полк интенсивно использовали в решении военных конфликтов.

Узнав о своем распределении в Джибути, Бруно собрал вещи, попрощался с друзьями так, как будто уезжал погостить к маме, и с безразличием стал ждать время отправки в лагерь.

Жизнь в Африке оказалась не такой, какой он надеялся ее увидеть. Изобилие проституток и дешевого пива превращали службу в некий фарс. Легионеры проводили жаркие вечера в беспробудных пьянках, которые неизменно заканчивались дикими оргиями. В это же время в соседнем Сомали происходили вооруженные столкновения между правительственными войсками и оппозиционными группировками. Получив известие о передислокации части войск легиона из Джибути и увидев свое имя в списках, отправляющихся в Сомали, Бруно даже обрадовался, усмотрев в этом прекрасную возможность выпустить злость, съедавшую его.

Четыре месяца перестрелок с местным населением, свергнутое правительство, ожесточенные голодные люди, раненые и убитые дети порой доводили его до сумасшествия, заставляя по-другому оценивать жизнь. Однажды легионеров, перевозящих раненых солдат в госпиталь, обстреляли повстанцы. Бруно очнулся лишь к вечеру. Лицо было залито кровью, а правая рука не двигалась. Он даже не смог дотянуться до лежавшей недалеко согнутой винтовки, пытаясь увернуться от подошедшего к нему человека, чувствуя, как мир снова превращается в черную пропасть. Когда Бруно в следующий раз очнулся, то обнаружил себя не в камере для пленных и не в гробу, как ожидал, а в аккуратной светлой комнатке. Три месяца после контузии и тяжелых ранений он находился в лагере миссионеров. Правая рука была повреждена в локте и почти не двигалась, и Бруно с новым приливом злости понял, что стал инвалидом. Когда-то веселый и бойкий мальчишка, производивший грандиозное впечатление на женщин, превратился в раненого и затравленного человека с полными печали и страха глазами.

Каждое утро из окна, выходящего во внутренний дворик, Бруно видел, как упражняется молодой священник. Отец Массимо тоже видел безразличные глаза Бруно, и это заставляло его трепетать от жалости к потерявшему себя мальчику.

– Бруно, может, вы хотите тренироваться вместе со мной? – спросил Массимо у неподвижного легионера.

– Я инвалид, – процедил Бруно.

– Тренировки начнем с завтрашнего рассвета, – сказал Массимо, не дав Бруно возможности отказаться.

Наутро Бруно не появился во внутреннем дворике, и тогда Массимо пришел за ним.

– Оставьте меня в покое! – выкрикнул Бруно, пугая раненых.

– Что ж, раз вы так желаете, я больше не стану предлагать вам свое общество. Когда по возвращении на континент выйдете на пенсию, вспоминайте иногда о священнике, который искренне хотел помочь.

Через несколько минут Бруно появился во дворе. Глаза его вызывающе блестели, словно говоря священнику о силе воли, которая все еще осталась в этом полном горести и печали теле. Ежедневные многочасовые упражнения сделали свое дело, боли прекратились и рука вновь стала подвижной. Рядом с Массимо у Бруно возникало ощущение покоя, и он постоянно искал встреч со священником, помогал ему, когда тот был занят, и с удовольствием выполнял небольшие поручения. Но они никогда не разговаривали о боге. Массимо был осторожен в разговорах о религии, словно чувствовал, какой путь предначертан Бруно, и старался не влиять на его выбор. Он привязался к этому красивому парнишке, на которого снова стали обращать внимание женщины из их большого лагеря. Но Бруно, казалось, был далеко от них. Его взгляд утратил наглый и заносчивый блеск. Теперь яркие голубые глаза, сводящие с ума всех, на кого были обращены, мягко светились уверенностью и каким-то задором.

В течение года, когда Бруно восстанавливался после ранений, они с Массимо были неразлучны. И когда войска легиона вывели из Сомали, а Массимо вызвали назад в Рим, Бруно, получивший пенсию и оказавшийся свободным перед миром и собой, без сомнений и колебаний направился в Рим. Последующие два месяца Бруно знакомился с городом, который видел впервые. Ему казалось, что и жизнь свою он видит в первый раз.

Придя к богу через ошибки и безрассудства, через печаль и вину, Бруно получил то, чего ему всегда не хватало. Вера укрепила его, склеив и излечив мятежную душу, навсегда отделив от прошлого, оставив самое лучшее из того, что было дано природой. Приняв сан, Бруно снова оказался рядом с Массимо.

Месяцем позже произошла встреча с папой, а еще через какое-то время они стали доверенными лицами понтифика, выполняющими наиболее важные и секретные поручения. И пусть их деяния иногда можно было назвать жестокими, они верили в свою непогрешимость, ибо все, что они делали, было направлено на защиту веры, церкви и папы.

Папа отметил, что мужчины, прочитав бумаги, обменялись спокойными взглядами. Много лет дружбы научили их понимать друг друга, не произнося лишних слов. Движение руки и кивок головы говорили больше, чем пустые длинные фразы. Папа знал, что они не начнут разговор первыми, и решил еще несколько минут выдержать паузу, чтобы дать им возможность обдумать ситуацию.

– Я не думаю, что убийца кардиналов является фанатиком, – наконец проговорил он.

– Так, значит, эта версия будет представлена публике? – поинтересовался Бруно.

Папа кивнул и потянулся за чашкой. Рука неловко дрогнула, и чай пролился на белую сутану. Массимо обошел стол и, опустившись перед папой на колени, начал вытирать мокрую ткань платком. Папа дотронулся пальцами до подбородка Массимо, заставляя его подняться.

– Я вызвал вас для того, чтобы узнать истину. Кроме имени или имен убийц, важна причина смерти кардиналов. Я считаю, что она в их прошлом. Поэтому мне необходимо знать все об их жизни.

Бруно положил бумаги на стол и зорко вгляделся в понтифика.

– Какие полномочия нам предоставляются? – медленно спросил он, следя за выражением лица папы.

– Неограниченные, – послышался тихий ответ.

Милан

Луиза Фернанда долго стояла перед дверью, уговаривая себя войти. Сердце сжималось от страха при мысли о том, что, войдя в квартиру, она наткнется на дуло пистолета. Услышав, что в соседней двери поворачивается ключ, она наконец решилась и быстро проскользнула внутрь. От охватившего на мгновение ужаса Луиза Фернанда зажмурилась, но, досчитав про себя до десяти, открыла глаза и огляделась. Все осталось в таком же виде, как и вчера, когда она вернулась домой после ужина у Глории. Выглянув в окно, она внимательно осмотрела улицу и, не найдя ничего подозрительного, начала складывать вещи в чемодан. Затем оттерла черные после снятия отпечатков ладошки и умыла пыльное лицо.

За окном начало темнеть. Изредка проезжающие машины ярко освещали стены, в который раз напоминая, что необходимо уходить. Она попыталась натянуть на себя узкие джинсы, но рана отозвалась болью. Отбросив джинсы в сторону, Луиза Фернанда склонилась над чемоданом, достала легкое платье и вздрогнула от внезапно раздавшегося звонка по городскому телефону. Все то время, что звонил телефон, она боялась пошевелиться и с облегчением вздохнула, когда он замолчал. Но менее чем через минуту начал трезвонить мобильный. На экране высветилось имя «Николас», и Луиза Фернанда долго держала телефон в руках, не зная, ответить на вызов или пропустить. Телефон упрямо не хотел замолкать, тогда она решила поговорить с человеком, которого сейчас меньше всего хотела слышать.

– Привет, Николас. – Она удивилась тому, насколько спокойно звучит ее голос.

– Что случилось, детка? Почему никто из вас не отвечает на звонки? – мягко спросил Николас, но Луиза