были желтые трусы и разорванная белая майка с изображением группы «Битлз». Дождь барабанил по телу подростка, падал на лицо с открытыми неподвижными глазами, струился в рот. Из носа и ушей Пикколетто текла кровь. Подбежав к потерпевшему, водитель – он лишился дара речи – воздел руки к небу в немом жесте отчаяния. Визжали тормоза, хлопали автомобильные дверцы, мужчины, женщины и дети спешили к месту происшествия. Движение на улице остановилось. Дождь хлестал по асфальту и крышам автомобилей, сверкала молния, громовые раскаты заглушали уличный Шум. Фроцио – все это время он выглядывал на улицу, поджидая Пикколетто, который должен был принести пиццу – был очевидцем несчастного случая. Он выскочил из ларька и бросился бежать по проезжей части улицы между сигналившими машинами туда, где лежало безжизненное тело подростка. Упав на колени, Фроцио прижался лицом к окровавленной груди Пикколетто. Потом он поднял мальчика на руки и побежал по усыпанному кусками льда, рыбьими головами и внутренностями асфальту – мимо белых пенопластовых ящиков, в которых лежали молодые серые акулы с грубой, как терка, кожей и еще извивались в предсмертной агонии скользкие угри. «Aiuto! aiuto!»[71] – кричал Фроцио. Над серебряной чашей старых весов висели покрытые слизью лапки каракатицы. Из пасти большого карпа с переливчатой зеленовато-фиолетовой чешуей торчали внутренности. Фроцио – его лицо было перепачкано кровью – бежал с мальчиком на руках мимо висевших на мясницких крюках освежеванных ягнят, мимо мясника, выпускавшего ударом кулака воздух из бычьих легких, мимо молочных поросят с белой кожей – они были подвешены на крюки за связанные задние ножки. «Mille Lire! forza! dai!»[72] – без устали выкрикивал продавец дичи. Он схватил лежавшего на прилавке фазана за пестрый хвост, и окоченевшее тело мертвой птицы – оно было похоже на букет цветов во славу Божью – встало вертикально. Голова фазана безжизненно упала на грудь. Фроцио бежал мимо ощипанных, разложенных на больших фиговых листьях перепелов – к их брюшкам иглами были приколоты ценники; мимо висевшей вниз головой косули – в ее выпотрошенное брюхо была вставлена деревянная распорка; мимо щетинистой головы кабана – с его морды капала кровь. Он пробежал мимо беззубой морщинистой торговки лягушками – у нее были черные, как у шимпанзе, ногти. «Vuole! dica! coraggio! vuole!»[73] – без умолку кричала она, держа над головой лягушачью лапку с ободранной кожей. Торговка опустила лягушачьи лапки – они были нанизаны на тонкое проволочное кольцо – в ведро с водой. Когда толстый торговец рыбой с окровавленным Пикколетто на руках приблизился к ней, она испуганно отпрянула и наступила на виноградную улитку. Фроцио пробежал мимо грязного, державшего речь перед грудой костей человека – на его груди висело изображение юного Давида, обезглавливающего мечом раненного в лоб Голиафа. Мясник, издав громкий возглас, разрубил пополам заячью голову и извлек мозг. Обе половинки заячьего черепа – в каждой из них было по одному красному глазу – он положил на розовато-красную вощеную бумагу. К мясницкому крюку – между двумя висевшими вниз головами зайцами – красной резинкой от женского чулка была привязана обернутая в золотистую фольгу шоколадная подкова. Она раскачивалась как маятник. Перед флягой из-под оливкового масла – из нее торчали желтые куриные лапки с судорожно сжатыми грязными коготками – толстый Фроцио, наступив на белую заячью лапку, поскользнулся и упал на колени. «Bello mio! figlio mio!»[74] – воскликнул он, снова встал на ноги и побежал. Торговка курами положила трепетавшую курицу на спину и перерезала ей горло ножом. Умирающая, истекающая кровью птица широко расправила крылья, несколько раз судорожно сжала длинные грязные коготки на желтых лапках и, вздрогнув в последней конвульсии, скончалась. Ее голова безжизненно упала на окровавленную грудь. Перепачканные кровью белые куриные перышки налипли на искусственные фиалки, украшавшие края сплетенной из лозы корзины со свежими яйцами. На говяжьих позвонках – среди налипших на кости опилок – сидели осы. Серо-белая лайка с голубыми глазами каталась по влажной от дождя земле, зажав в зубах говяжью кость. В пулевые отверстия на лбах мертвенно-белых коровьих голов – они висели на мясницких крюках – были воткнуты ценники, а из пастей торчали свежие веточки розмарина. Между коровьими головами – их длинные ресницы склеились от крови – на розовато-красных четках висела зеленая фосфоресцирующая фигурка Иисуса – у него были отломаны руки. Перед тележкой торговца иконами – пятнадцатилетнего подростка с заячьей губой и двумя сросшимися пальцами на правой руке – Фроцио снова упал на колени. Однако прежде чем он успел встать и продолжить свой путь, его подхватили под руки торговец ананасами и торговка лимонами. Фроцио громко хрипел, уставившись безумным взглядом в пространство и пуская слюну. С руки толстяка свешивалась голова мальчика с растрепанными, склеившимися от крови волосами. Фроцио положил неподвижное тело на сырую, усыпанную влажными опилками землю, прижался на мгновение губами ко лбу Пикколетто, а потом в отчаянии обмазал свое жирное лицо с трехдневной щетиной сочившейся из груди мальчика кровью, встал, побежал за торговые ряды в парк Пьяцца Витторио и, громко рыдая, вцепился там ногтями в кору мокрого олеандра, с которого опадали бежевые цветы. Нос и уши мальчика были в крови, кровью пропиталась и его разорванная майка с изображением «Битлз» и оранжевой надписью «Yellow Submarine». Справа в грудной клетке Пикколетто зияла рана и были видны два белых ребра, на которых поблескивали капельки алой крови. Кровь стекала в желтые трусы и бежала по обнаженным загорелым бедрам. Вокруг мальчика – среди заплесневелых апельсинов и лимонов, разбитых фанатов и раздавленных зеленых смокв – валялись мятые, трепетавшие и тихо шуршавшие на ветру обертки от дорогого сорта сицилийских апельсинов, на которых была изображена голова чернокожей красотки с большими серьгами-кольцами в ушах.

Вокруг тела мальчика сгрудились растерянные, ошеломленные, охваченные ужасом и любопытством люди. Здесь стояли, понурив головы, мясники – их фартуки и волосатые руки были перепачканы кровью. Молодая цыганка – ее мокрые волосы украшали искусственные гвоздики – шелушила фисташки обломанными, покрытыми красным лаком ногтями. Человек, продававший серые пластмассовые скелеты с вставленными в черепа красными глазами, закрыл крышкой висевший у него на груди ящик. Плачущий Принципе – на его руках поблескивала серебристая рыбья чешуя – встал на колени у тела мальчика и начал вытирать кровь с его груди. «No! no!. Mio dio! mio dio!»[75] – время от времени восклицал он, поднимая лицо к небу. Марокканские подростки – они весь день бродили по рынку, взявшись за руки – с любопытством смотрели на безжизненное тело Пикколетто. Худой, с ввалившимися щеками торговец кониной – весельчак и балагур – открыв рот, не сводил глаз с погибшего. «Jesus! Jesus!» – сквозь рыдания бормотала смуглая торговка потрохами, увешанная с ног до головы позолоченными украшениями. Беззубая торговка лягушками-у нее было морщинистое лицо и седая голова – бросила проволочное кольцо с нанизанными на него лягушачьими лапками в ведро с водой и почесала черными, как у шимпанзе, ногтями подбородок, усыпанный гнойными угрями. «Dio! o Dio mio!» – прошептала она тихим хрипловатым голосом. Араб – у него не смыкались губы из-за травмы лицевых мышц – с изумлением смотрел остекленелыми глазами на лежавшего на земле, залитого кровью мальчика. Пьяный уличный музыкант – на его волосатых предплечьях были вытатуированы змеи и стрелы – бросил грязную консервную банку из-под сардин, из которой он пил пиво, и поспешно подошел к распростертому на земле телу подростка. Взглянув на окровавленного Пикколетто, он несколько раз тихонько присвистнул. «Mamma miai Mamma mia!» – воскликнула цыганка – ее мокрые волосы украшали пестрые искусственные цветы. Покупательницы – они держали в руках большие пластиковые пакеты с овощами, мясом и фруктами, – встав на цыпочки, заглядывали через плечи мясников. Из хозяйственной сумки выглядывали язык и окровавленная челюсть ягненка. Старая толстая нищенка, оставив на обочине дороги поломанную, застеленную окровавленной пленкой детскую коляску – она была до краев наполнена мясными отходами, – расталкивая прохожих локтями, двинулась к сгрудившейся вокруг Пикколетто толпе народа. Уличный художник закрыл лицо руками – они были перепачканы мелом. Он молился, впившись зубами в палец. Бородатый монах в коричневой рясе встал на колени рядом с мальчиком и положил на его тело иконку – на ней были изображены Мария с младенцем Иисусом во время бегства в Египет. Ангел с распростертыми крыльями протягивал одетой в красно-синий наряд, отдыхающей после трудного пути Марии блюдо с персиками, клубникой и смоквами, нагой младенец Иисус тянулся к фруктам, Мария держала за черешок двумя пальцами зеленую смокву. Точильщик ножей, сойдя с велосипеда, в который был вмонтирован точильный камень, оттолкнул марокканских подростков – они стояли, тесно прижавшись друг к другу, и с любопытством смотрели на мертвое тело, время от времени переглядываясь – и уставился на залитого кровью Пикколетто.

Длинные влажные ресницы левого – открытого – глаза Пикколетто касались брови; слипшиеся ресницы правого – закрытого – касались усеянной веснушками щеки. Его пальцы – с грязью под ногтями – были переломаны и торчали в разные стороны. Пластырь на лбу отклеился, и на коже виднелись сделанные черной хирургической нитью стежки – швы, которые в больнице наложила ему красивая белокурая врач. На