пустоту.
Они были терпеливы, настойчивы, не отходили от меня ни на шаг.
Зибелинг был вынужден делать это, ведь это он заставил меня убить Рубая.
Однако ему лучше других были известны последствия, которые повлекло за собой это убийство. Мало- помалу рана затянулась, оставив, тем не менее, шрамы, с которыми уже ничего не поделаешь. Шрамы, отделявшие меня от прошлого, прижегшие нервные окончания, повернувшие прошлое таким образом, будто все произошло не со мной, а с кем-то другим. Однако все воспоминания, чувства и дар псиона, все, что недавно принадлежало мне, помещалось теперь за стеклянной стеной — я видел, но не мог прикоснуться. Специалисты говорили, что нет причины, по которой я мог бы вновь захотеть стать телепатом, но они ошибались. Я не умел больше ни передавать свои мысли, ни читать чужие, я вообще утратил направление в жизни. Я даже не знал, с чего начать. И если кто-то пытался наведаться ко мне в сознание — даже Джули, — мой разум отвергал эти попытки без моего ведома. Когда мы бывали вместе, она пыталась установить контакт, но я видел лишь ее улыбку на неулыбающемся лице. Наконец, окончательно поняв, что мне никогда не вернуть утраченного, я встал и стремительно вышел из комнаты. Не хотелось больше видеть ни ее, ни Зибелинга. Потому что наше общение было недостаточно полным после того, кем мы были раньше, и сознание утраты было невыносимым для меня.
Джули и Зибелинг поженились вскоре после того, как он выписался из больницы. Я помню странное ощущение, возникшее у меня, когда она сообщила мне об этом. Не столько потому, что фактически они давно уже были мужем и женой, но оттого, что понял: мне не быть больше рядом с ними. С другой стороны, чего же я ожидал? Работа выполнена, теперь можно подумать и о настоящей семье. Вполне понятно. Но почему-то это задело меня больше, чем я хотел в этом признаться, и ранило больше, чем я показал ей. Потому что я продолжал ее любить, несмотря ни на что. Но у меня было достаточно времени, чтобы понять, что она никогда не полюбит меня так, как Ардана. И, глядя в небо долгими часами, я понял, что и моя любовь к ней не беспредельна. У них впереди была долгая счастливая жизнь, искупление за все, через что они прошли… И после женитьбы им еще не хватало меня, читающего их мысли…
Впрочем, я забыл, что для меня это уже в прошлом. Не без усилий я вспомнил о том, кто сидит сейчас в этой комнате. Я знал, что никто не ограничивает время моего пребывания в институте. У меня не осталось недосказанностей со Службой Безопасности — я был чист, а шрам от клейма прикрывал браслет с базой данных, как у добропорядочного гражданина Федерации. Это у меня было, и с этим, по крайней мере, можно отправляться домой.
Я повернулся к окну, опершись о гладкую кожаную спинку дивана. Башни небоскребов тянулись вверх и тускло поблескивали, а с зимнего неба сыпался снег; картина напоминала сказку. Я вспомнил бесконечные серебристые снежные пустыни и кристальные леса Синдера…
Неожиданно я подумал о той части города, которую нельзя увидеть отсюда.
Где никогда не видели кристального дерева или даже горсточки настоящего белого снега, где зима выражалась лишь в сосульках на канализационных трубах, грязном месиве на площади Божественного Дома, в отмороженных руках и воспалении легких.
Когда ледяной ветер, залетающий с моря, как нож, вонзается в тебя сквозь обноски, и тебе не дают спать там, где хоть сколько-нибудь тепло. Когда сны подобны гниющей свалке, и темнота гнетет твою душу. Старый город. Мой дом…
Сон жизни, сон времени…
Я все еще слышал голос матери, поющей о разрушенных мечтах, откуда-то из-за стеклянной стены… Если эта женщина действительно была моей матерью.
Теперь я уже никогда не узнаю этого. Я посмотрел на свои руки, руки мелкого воришки. Господи, жалкий полукровка… Теперь у тебя действительно ничего нет.
Даже канавы, в которой ты можешь переночевать… Мои губы задрожали. Я взял кислую конфету и раскрошил во рту. С момента возвращения с Синдера я не притрагивался к камфорным таблеткам, потому что они напоминали мне о Дире.
Бедный Дир… Счастливец Дир, увенчанный посмертно славой, о которой при жизни и мечтать не мог. Для него все проблемы закончились. Я протер глаза.
Кто-то вошел в комнату, я почувствовал, вернее, услышал это и поднял голову. Передо мной под руку стояли Джули и Зибелинг, его левая рука до сих пор была перевязана.
— Привет, Кот.
Я оскалился без всякой мысли, затем придал лицу пристойное выражение.
— Что вам здесь понадобилось?
— Тебе не лучше? — поинтересовался Зибелинг.
— Нет. Я же сказал, мне уже никогда не будет лучше. — Я отвернулся к окну.
— Ну, что новенького?
Они стояли передо мной, словно невидимки, затем Джули спросила:
— Ты получил благодарственную грамоту и рекомендацию от Службы Безопасности?
— Ты имеешь в виду это? — Я достал из кармана смятый лист бумаги. Мне было противно просить кого- то прочитать содержание этой писульки. Я сунул ее в карман и забыл о ней. Разгладив ее на колене, я прочитал вверху свое имя. — Так это та бумага?
Зибелинг усмехнулся:
— Что ж, возможно, она и заслуживает такого отношения.
Я улыбнулся в свою очередь:
— Чтобы не возгордиться. Так о чем она?
Я признался себе в том, что, в конце концов, очень рад видеть эту парочку, и напряжение отпустило меня.
— Сейчас мы герои, прославились на всю Галактику. Во всяком случае, официально признано, что именно псионы спасли Федерацию. Правда, другие псионы пытались ее погубить…
Они сели рядом со мной и рассказали мне кучу всего о резонансе, который вызвали события на Синдере, даже больше того, что мне хотелось узнать.
— Гэлисс и другие псионы Рубая находятся в заключении, где-то в отдаленных колониях, и им грозит большой срок, если их не казнят…
Я подумал, что пощады им не ждать хотя бы потому, что они псионы.
— А как насчет тех синдикатов, которые финансировали Рубая?
— Их тайна умерла с ним. Даже Гэлисс не знает о них. — Зибелинг прислонился к окну. — У транспортников есть подозрения — и полное отсутствие доказательств. Даже они ограничены в действиях, пока вина не доказана наверняка.
— Нет доказательств? — Я посмотрел на Джули, отчетливо помня, что она и я слышали от Рубая о Транспортном Управлении Центавра.
— Нет. — Она решительно покачала головой, отвечая на незаданный вопрос. — Есть более важные вещи, а также связи, которые разорвать невозможно, цепи, из которых не вырваться. И, возможно, в этом и заключается конечная истина.
— Да, наверное. — Я вновь подумал о Дире. — Вы спасли их задницы… А велика ли разница между ними и Рубаем?
— Небольшая, — усмехнулась она. — Дома мне, конечно, не предложили того места, которое я занимала раньше, но они дали мне ощутимую компенсацию за то, что я забуду обо всей этой истории и буду придерживаться версии транспортников.
— Тебя попросту купили, — сказал я.
Она кивнула и ничего больше не добавила. Я откинулся на диване.
— Ну вот, пожалуй, и все.
Что теперь? Федерация осталась жить благодаря нам. И разработки телхассия на Синдере в том числе. Каторжники на Синдере продолжали умирать — по нашей милости. Гидраны остались притесняемым народом, который был под наблюдением, а Дира Кортелью нет. Я разглядывал шрам от клейма на запястье и чувствовал, что спешно построенные барьеры в моем сознании рушатся, не выдержав острой боли. Ну что ж, большой герой… Я скомкал грамоту и отшвырнул в дальний конец комнаты.
— Будь я проклят, — прошептал я чуть слышно.
