привязана к Марии… и к Гунборг Юнг тоже, они обе мне нужны. Я не хочу, чтобы, когда весь этот кошмар закончится, они отвернулись от меня за то, что я их предала.

— Если твоя милая закройщица выйдет замуж за миллионера Турена, она в любом случае у тебя не останется.

— Ну да, я понимаю.

— Аста, тебе самой случалось когда-нибудь одалживать деньги у богатой подруги?

— Почему ты так думаешь? Ведь ты так думаешь, я вижу.

— Наверное, потому, что в тот вечер она вела себя здесь, словно хозяйка.

Аста Арман беспомощно улыбнулась.

— Разумеется, ты прав. Фольке и Вероника предоставили мне банковский кредит, когда я только организовала свое ателье. Этот кредит погашен много лет назад, но ведь долг благодарности остается навсегда. Во всяком случае, по отношению к Веронике…

— Как ты считаешь, деньги, которые она и ее отец давали взаймы, были для нее средством властвовать над другими людьми? Она наслаждалась этой властью?

— О да, разумеется. Ей ужасно нравилось играть с теми, кто был полностью зависим от нее, мучить их. В ней была какая-то ущербность. Мне было жаль ее.

— Как ты думаешь, она могла поддаться на шантаж? Чтобы сохранить свой брак, свою репутацию?

— Вероника? Никогда в жизни! Она могла купить молчание, преданность, все что угодно, но она ни за что не позволила бы вынудить ее покупать — ты понимаешь, в чем разница?

— Да. И я подозреваю, что на этот раз ты совершенно права. Ладно, не буду тебя задерживать. Теперь направь ко мне, пожалуйста, Марию.

По указанию фру Арман Мария сняла зеленый халат и теперь ходила теперь в приталенном темно- сером платье из материала, похожего на фланель. Платье облегало ее стройную фигурку, оттеняло белую кожу и почти неправдоподобно подчеркивало два главных достоинства ее внешности: серые глаза и русые волосы.

— Я ездил в Бергарюд, — сказал Кристер и увидел, как краска залила ее лицо и шею. — И кое-что узнал про вашего отца и его дела с Вероникой Турен. Теперь мне хотелось бы выслушать вашу версию.

Мария не спросила, что рассказали соседи про отца, про всех. Она сжала руки на коленях и ответила с той серьезностью, которая, наверное, была свойственна ей еще в детстве, когда она переживала те события, о которых сейчас рассказывала ровным негромким голосом.

— Мне было всего три года, когда все это началось. В приходе собрали пять тысяч крон на ремонт церкви, но тут началась война, и проект отложили на неопределенное время. Отец был своего рода кассиром в комитете по ремонту церкви, и все шло хорошо, пока деньги лежали в банке, но потом эти подозрительные смоландские старички вообразили, что во всех банках сидят евреи, что Гитлер придет и захапает себе их денежки, и тогда они забрали деньги из банка и заперли в ризнице вместе с церковным серебром.

Кристер Вик подавил улыбку — эту деталь бергарюдский рассказчик опустил в своем повествовании. Но Мария была не в состоянии воспринимать комизм ситуации.

— У отца был ключ от сундучка с деньгами, и перед этим соблазном он не мог устоять. Он был беден, много болел, в хозяйстве было слишком много дыр, которые надо было залатать. Так что деньги вмиг растворились, а тут должна была состояться ревизия, и я помню, хотя я была тогда совсем маленькая, как он плакал дома и советовался с мамой, как ему быть. Ну вот, а потом он отправился в усадьбу к Грену, и там ему дали взаймы.

— Вы говорите с такой горечью, как будто Эрик Грен в чем-то виноват. По-моему, было очень любезно с его стороны — дать взаймы такую сумму без всяких гарантий.

— Эрику Грену не нужны были гарантии, — с отвращением проговорила она. — Вместо этого он повышал ренту.

И отец оказался полностью в его власти. А позднее — во власти Вероники. Но он работал как зверь, рубил и возил дрова, хотя по вечерам, приходя домой, кашлял кровью. «Лучше я помру, — говорил он, — чем останусь должен этой чертовке хоть одно эре». И, в конце концов, он расплатился с ней. Но тут же умер.

— Сколько лет вам было тогда?

— Пятнадцать.

— И вы все время знали об этом — о растрате, о долге, о его отношениях с кредиторами?

— Да.

— А остальные жители Бергарюда? Когда они узнали, что он украл деньги из церковной кассы?

Она вздрогнула от этой беспощадной формулировки.

— После смерти отца. Мы все были в таком отчаянии, что не могли больше молчать.

— Скажите, фрекен Меландер, вы до сих пор считаете, что Вероника Турен виновата в смерти вашего отца?

— Нет. Не то чтобы виновата…

— Но, тем не менее, вы так считаете? Таким образом, у вас есть еще один мотив, чтобы убить ее…

— Еще один? — Ее глаза потемнели от волнения. — Вы хотите сказать, что первый — Хенрик? Но мне не нужны его деньги, нужен только он сам, и потом, он обещал, что разведется с ней, зачем мне было убивать ее?

— Вы отдаете себе отчет в том, что ваше алиби основано на показаниях херра Турена, а его алиби — на ваших? Если один из вас лжет, то второй вполне может быть убийцей.

— Да, — сказала она, — я… я тоже думала об этом. Но тогда… Кто же тогда находился здесь в девять вечера? Кто не открыл Ивонне, когда она звонила и колотила в дверь?

Третий допрос обошелся без сюрпризов, поскольку Гунборг Юнг была заранее предупреждена о его намерении углубиться в прошлое. Интересуясь результатами поездки, она даже подшучивала:

— Ну и как там в старом добром Бергарюде? Вас угостили чем-нибудь из местных деликатесов?

— О да, торт со сливками, домашние булочки и черный, как ночь, кофе. И немного сплетен за чашечкой кофе насчет того, каково ходить в должниках у Вероники Турен.

— Это вряд ли может для кого-то быть новостью, — сухо ответила она. — Разве не это пыталась я втолковать комиссару при каждой встрече?

— Да. Однако каждый раз опускали самые интересные детали. И самые трагичные.

— О том, как Карл Эрик Меландер выхаркал все свои легкие? — спросила она, глядя на Кристера леденяще-холодным взглядом. — Или как я десять лет назад снимала своего мужа с крюка в дровяном сарае? Дорогой мой, когда против своей воли оказываешься замешан в расследовании убийства, в дело вступает инстинкт самосохранения.

— Да, это очень разумная мысль. На самом деле довольно нечасто случается, чтобы человек ждал десять лет, прежде чем дать выход своим чувствам и отомстить таким кровавым способом, но в нашем деле возможно всякое. Напротив, сплошь и рядом случается, что человек убивает, чтобы получить деньги или избавиться от долга, особенно если выплаты его затягиваются до бесконечности.

Теперь ее седая голова поднялась выше, чем прежде.

— Я решительно не понимаю…

— Зато я хорошо понимаю, почему вы столько работаете сверхурочно. Долг вашего мужа был еще не выплачен, когда он умер, а Вероника Турен не тот человек, который прощает долги. Вполне понятно, что вы, в конце концов, устали и вместо очередного взноса воткнули ей в грудь ножницы.

— Да, — неожиданно согласилась она. — Если бы не Ульф, я бы так и сделала.

— Если бы не Ульф, вы бы давно отказались платить, сколько бы она ни угрожала вам полицией, скандалом и арестом имущества. В отношении к самой себе вы — одна из самых смелых людей, с которыми мне приходилось иметь дело.

— И поэтому я опасна — вы это имеете в виду?

— Да, именно. Фру Юнг, где вы были в девять вечера, когда произошло убийство?

— У себя дома на Флеминггатан.