потом, чем чёрт не шутит, и командировку в Японию, но мечты — это одно, а жизнь — совсем другое. На этот раз его действительно сослали. На Дальний Восток, на самый дальний. Ведь в школе всегда последнюю парту называли «камчаткой», и хотя потом на уроках географии выяснялось, что ещё дальше есть Чукотка, это уже было не важно, всё равно именно Камчатка — последнее пристанище изгнанных и сосланных.
В двадцатых числах он выехал из Канска. Поезд катил не быстро, подолгу скучал на каких-то разъездах и товарных станциях среди унылой путаницы ржавых рельсов и почерневших от времени вагонов, но всё- таки ещё в июне, миновав Комсомольск, прогрохотал меж высокими арками моста над широченным Амуром, и с каждым часом, с каждой минутой становился всё явственнее запах моря и радостное предчувствие от встречи с ним. Это была дорога на океан.
Да, порт Ванино стоит не совсем на Тихом океане, даже не на Японском море — акватория эта называется Татарским проливом. Но всё-таки именно там он впервые почувствовал и запомнил на всю жизнь, что такое настоящий океанский прибой. Тот, кто видел хотя бы однажды это широкое и могучее колыхание водной массы пусть даже в самую тихую, безветренную погоду, — тот никогда не перепутает его с обычными волнами, лениво накатывающими на берег любого из внутренних морей, как нельзя перепутать тяжёлый вздох уссурийского тигра в таёжном мраке с уютным посапыванием домашнего кота на кресле.
Из Ванина, а может быть даже из Советской Гавани, на какой-то помятой и чадящей посудине его доставили в порт Корсаков и оттуда в Южно-Сахалинск, где в общей сложности продержали недели три. Было здорово, как на курорте: тёплое море, красивейшие сопки, буйная, экзотическая растительность. А дальше стало ещё экзотичнее. Он плыл до Петропавловска, куда прибыли 30 июля, вдоль всей Курильской гряды по океанской стороне, и новых, совершенно необычных впечатлений было столько, что порою Аркадию чудилось, будто всё это происходит во сне или вообще не с ним. Огромные черно-лиловые, голубые, фиолетовые, розовые горы поднимались из-за морского горизонта с нереальной внезапностью, как декорации в театре; строгие конусы потухших вулканов глядели в небо своими тёмными жерлами; угрюмые голые скалы чередовались с густыми зелёными зарослями; и чужеродно, жутковато, фантастично смотрелись на этом фоне вдребезги разбитые японские укрепления, военные катера, выброшенные на берег или воткнувшиеся в него, обгорелые и покорёженные, и даже подводные лодки, как мёртвые рыбины, лежащие кверху брюхом.
И здесь же, на этих диких послевоенных отмелях он руками ловил крабов и прочую морскую живность: странноватых по виду рыб, и головоногих, и даже медуз. И был однажды настоящий шторм, когда их утлое суденышко торопливо ушло от берега, и гигантские волны швыряли его вверх и вниз и перекатывались по всем палубам, накрывая полностью, и всякий раз ему, новичку, чудилось, что это уже всё, теперь не всплыть — довольно мерзкое ощущение.
А на Камчатке встретили хорошо, грех было жаловаться. И, как водится, он сразу же обзавелся товарищами. Месяца не прошло, а уже была вокруг него целая компания: Володя Ольшанский, Герман Берников, Лель Махов, Андрей Друзь, Саша Пархачев, Витя Строкулев, Аркадий Захаревич, Коля Растворцев… Подтверждалась недавно созданная им теория, высказанная ещё в одном из канских писем, — мол, чем дальше от центра, тем больше хороших людей. Даже с непосредственным шефом, начальником разведотдела Героем Советского Союза майором Александром Румянцевым, установились у него замечательные отношения.
Ну, разве в Ленинграде или Москве можно так быстро подружиться с людьми?
Через пять лет они напишут вместе с братом свою вторую маленькую повесть — «Извне». Её первая часть или глава, или первый рассказ в этой повести практически с документальной точностью описывает восхождение на Авачинскую сопку — действующий вулкан на юге Камчатки высотой 2741 м. Сослуживцы подтверждают: всё было именно так, узнают друзей в описанных персонажах, Аркадия вспоминают как хорошего и на тот момент уже старого знакомого. Сегодня, спустя столько лет, они отказываются верить, что АН подбил их на эту авантюру ровно через десять дней после приезда. А интерес был и спортивный, и познавательный. Ну, кто ещё там, на материке, сможет похвастаться, что заглядывал в кратер действующего вулкана? АН заглядывал, и зрелище это потрясающее:
«Именно таким представлял я себе вход в ад. Под нами зияла пропасть глубиной в несколько десятков, а может быть, в сотню метров. Стены пропасти и её плоское дно были серо-жёлтого цвета и казались такими безнадёжно сухими, такими далёкими от всякого намека на жизнь, что мне немедленно захотелось пить. Честное слово, здесь физически ощущалось полное отсутствие хотя бы молекулы воды. Из невидимых щелей и трещин в стенах и в дне поднимались струи вонючих сернистых паров. Они в минуту заполняли кратер и заволакивали его противоположный край».
Из этой удивительной повести можно цитировать любое место как иллюстрацию событий августа 1952 года (и точно так же вторая глава — в чистом виде, без сколько-нибудь существенных искажений воспоминания БНа о его поездке с археологами в Пенджикент летом 1957-го). «Извне» — это то редкое исключение в литературе, где прототипы узнавали себя. Справедливости ради заметим, что касается это утверждение только камчатской части повести, ибо БН уверяет, что ни начальник археологической партии, ни прочие герои среднеазиатских эпизодов не опознали себя по тексту, а потому фамилии их здесь и не прозвучат. Итак, расшифровки. Персонаж повести Коля Гинзбург — это в жизни майор Клецко, начальник топографической службы. Майор Пёрышкин — в миру майор Аникеев, так и есть физрук. Майор Кузнецов —
Однако вернёмся в 1952-й. Вот они все на вершине — отчаянные молодые офицеры и сержанты. Они и в самом деле хотели спуститься в ту пропасть, но не было с собой ни веревок, ни тем более кислородных масок, а если честно, то и сил уже после восхождения не осталось. А там глубина около сотни метров, и стенки практически отвесные — это более чем серьёзно даже для настоящих альпинистов. А тут всё-таки дилетанты собрались, хоть некоторые и щеголяли полученными уже за подобные восхождения разрядными значками.
По тексту повести Адаирскую сопку покоряли всего четыре человека 2 сентября. В реальной жизни всё это случилось 9 и 10 августа, и участников восхождения на Авачу было ровно в четыре раза больше — шестнадцать человек. Именно Аркадий запечатлел на вершине вулкана группу из тринадцати восходителей, рассевшихся на каменной осыпи с палками в руках и похожих на инвалидов, выставляющих напоказ свои костыли. Ирония судьбы, но сам АН так и не сфотографировался там. Зато полученным за это восхождение значком альпиниста он очень гордился и хранил всю жизнь в специальной коробочке среди прочих своих медалей.
В первые месяцы службы на Камчатке у дивизионного переводчика работы, по существу, не было. Он использовал время для пополнения своих военных и специальных знаний, штудировал понемногу политическую литературу и, конечно, много читал на всех трех языках и переводил что-то — так, для себя, чтобы навыки не утрачивать, причем не только с иностранных языков, но и на языки. Вплоть до того, что перетолмачивал, например, на английский бог знает чьи рассказики из тонких книжек библиотечки журнала «Советский воин». «Зачем?» — спрашивали его. И он солидно отвечал: «Надо знать военную терминологию на языке вероятного противника». Ну и конечно, что-то сочинял постоянно. Что именно — никому не
