влияла на их творчество и порою куда сильнее, чем события общественно-политические, — да простит меня БН! — вот я и счёл необходимым тактично и кратко подвести черту под этой темой.
Итак. Вне всяких сомнений, БН принадлежит в этом вопросе к категории однолюбов, АН — типичный ловелас. И поскольку про однолюбов разговор короткий (строго по Льву Толстому: «Все счастливые семьи счастливы одинаково…»), то весь наш дальнейший рассказ пойдёт только об АНе (кстати, ещё и по другой, вполне понятной причине).
Я ни в коей мере не считал своей целью составление донжуанского списка АНа, а здесь, на страницах книги, и вовсе не намерен называть конкретных имён, тем более что большинство этих женщин, слава богу, живы и упоминание их было бы не вполне этично. Исключение составляют те двое, которые сами пожелали о себе рассказать: Надежда Липанс из Душанбе и некая Рита из Москвы, носящая сегодня фамилию Миллер и опубликовавшая в эмигрантской газете Сан-Франциско свои воспоминания об АНе. Воспоминания очень тактичные, уважительные, проникнутые ностальгией по давно ушедшим временам и глубоким пониманием трудной судьбы писателя в СССР. Нет в них никакой «желтизны», никакого самолюбования и попытки переоценить свою роль в жизни АНа. Но с другой стороны, они и не добавляют ничего существенного к биографии нашего героя. А то, что Рита — не самозванка, подтвердил Мариан Ткачёв, который узнал её на фотографии в газете. Он много раз видел их вдвоём с Аркадием и отмечал, что Рита была женщиной не только интересной внешне, но и талантливой переводчицей с испанского, и взгляды её тогда, в середине 60 -х, были весьма близки взглядам АБС, а это было немаловажно для Аркадия.
Лично я полагаю крайне неправильным ханжеское вычёркивание из биографии писателя огромного и очень важного пласта его жизни. Мне представляется просто необходимым сказать о том, что увлечения женщинами повлияли на характер, поведение, взгляды, здоровье и, в конечном счёте, на творчество, в том числе и на женские образы в прозе АБС. И повлияли немало, как бы ни пытались лукавить авторы, отвечая на прямо поставленные вопросы.
Есть сильное преувеличение в этой уже дежурной фразе, мол, в книгах АБС практически отсутствуют женщины, любовь и секс. В некоторых — да, отсутствуют. В «Попытке к бегству», например, но это повести совершенно не мешает. Таков закон жанра. Однако разве все книги одинаковы в этом смысле? «Трудно быть богом» (Кира, дона Окана), «Гадкие лебеди» (Диана, Ирма, Лола), «Улитка на склоне» (Нава, Алевтина), «Обитаемый остров» (Рада), «Малыш» (Майка)… Помилуйте, сколько вам ещё женщин надо? И чем не полюбились эти образы? А если брать творчество в целом, то секса в нём ровно столько, сколько и во всей советской литературе в среднем. Отдельные сцены у Аксёнова или, скажем, у Трифонова — это скорее редкие исключения, чем что-то типическое. А если мы будем сравнивать только с фантастикой, пожалуй, АБС у нас вообще станут рекордсменами по эротике. Так что не соглашусь я с корреспондентом «Плейбоя», назвавшим героев Стругацких «вполне бесполыми существами». И ещё заметьте: в последних вещах АБС (когда уже стало можно) этой теме уделено существенно больше места.
Вот, например, с какой предельной откровенностью рассказал АН в повести «Хромая судьба» (написанной вместе с братом!) о своей первой женщине:
«…Надо сказать, что Ф. Сорокина она полюбила уже женщиной. С кем у неё это произошло в первый раз, она не сказала, а ему вопрос об этом никогда не приходил в голову.
В один жаркий день в начале сентября Ф. Сорокин вернулся из школы и зашёл за ключом в квартиру № 19 к Анастасии Андреевне. Анастасии Андреевны он не застал, а нашел записку, что ключ оставлен у соседки, у Кати. В полутемном коридоре, загроможденном всяким хламом, он нашел Катину дверь и постучал. И дверь в ту же секунду распахнулась. И он увидел её. И испытал потрясение.
В конце концов, цель оправдывает средства. А в любви, говорят, все средства хороши. Конечно, она его ждала и приготовилась. Да он-то совершенно не был готов. Потом он понял, что ещё немного (немного чего?), и он либо бросился бы бежать сломя голову, либо свалился бы в обмороке… <…>
…Катя была тощенькая, узкоплечая и узкобедрая, с круглыми торчащими грудями. На ней был мешковатый серый халат приютского типа, она молча взяла Ф. Сорокина за руку и ввела в свою комнатушку, потом вернулась к двери и тихонько, но плотно затворила её и щелкнула задвижкой, а потом повернулась к Ф. Сорокину и стала глядеть на него, опустив руки. Халат на ней был распахнут, а под халатом у неё была голая кожа, но Ф. Сорокин увидел сначала, что она красная ото лба до груди, и потом уже всё остальное. Ну и зрелище для половозрелого сопляка, который до того видел голых женщин только на репродукциях Рубенса! Впрочем, ещё на порнографических карточках, их ему показывал Борька Кутузов. <…>
История была действительно невероятно насыщенной — для Ф. Сорокина несомненно, однако, наверное, и для Кати тоже. Спускаясь по лестнице из квартиры № 19, Ф. Сорокин уже начинал тосковать. Через день-другой тоска сменялась напряженным нетерпением. Наступало назначенное время, и всё у него внутри тряслось от лихорадочной радости и от растущего страха, что встреча вдруг не состоится (бывали такие случаи). И вот встреча, — а затем снова тоска, нетерпение, радость и страх и снова встреча. И так неделя за неделей, осень, зима, весна и, наконец, проклятое лето сорок первого. И ни разу Ф. Сорокин не ощутил усталости от Кати, ни разу не захотелось ему перед встречей, чтобы встречи этой не было. По всей видимости, то же самое было и с нею. <…>
Ф. Сорокин активно жил в учёбе, науке, общественных и личных связях и ни разу, ни при каких обстоятельствах, нигде и никому ни словом, ни намеком не обмолвился о Кате.
Вряд ли их связывала просто половая страсть, хотя бы и самая что ни на есть неистовая: такое не могло бы тянуться столь долго и при этом сопровождаться беспрестанно приступами тоски, радости и страха. Вряд ли было это и любовью романтического толка, о которой писали великие. Было там и от того, и от другого, была там, вероятно, мальчишеская гордость обладания настоящей женщиной и благодарная нежность девочки к мужчине, который не обижает и не выпендривается, а ещё было, наверное, предчувствие. <…>
В конце июля в домоуправление сообщили, что Катя убита при бомбежке».
Этот непомерно длинный даже после сокращений отрывок стоит того, чтобы привести его здесь, так как, во-первых, «Ф. Сорокин» по всему тексту можно смело заменять на «А. Стругацкий», а во-вторых, строго по Фрейду и Форелю именно первая женщина главным образом и формирует отношение мужчины ко всем его последующим партнершам.
Эту историю задолго до написания «Хромой судьбы» АН, что характерно, несколько раз рассказывал в разных компаниях, как правило, женщинам, тактично не называя настоящего имени своей любимой.
А та довоенная условная Катя подарила Аркадию на всю жизнь, с одной стороны, смелость, уверенность в себе, переходящую в гусарство и даже наглость, а с другой — чувство благодарности, уважение, даже преклонение и неизменную нежность. Именно так: наглость была, а грубости никогда не было. Было поразительное умение, как написал Визбор, «уходя, оставить свет в тех, с кем выпало прощаться». И ещё — предельная порядочность. Не рассказывать никогда, никому, ни слова о своей интимной жизни! По крайней мере, до тех пор, пока это возможно. (При том, что потрепаться о бабах, особенно в молодости, он любил, но именно о бабах, а не о любимых девушках.)
Ну а вторым фактором, повлиявшим на его отношения с противоположным полом, стало его уникальное врождённое здоровье и его фантастическая гиперсексуальность: сначала — свойственная всем в юности, а затем (без перехода) — свойственная большинству ярких творческих личностей. Не последнюю роль играла и его собственная потрясающая сексапильность, сохранявшаяся до последних лет жизни. Слова такого женщины той эпохи не знали, но влюблялись в Аркадия безоглядно и безнадёжно.
И вот ещё кусочек их прозы:
«Впрочем, главным стержнем его жизни всегда были женщины. Они липли к нему как мухи. А когда они к нему почему-то переставали липнуть, он начинал к ним липнуть сам. Он уже был однажды женат, вынес из этого брака самые неприятные воспоминания и многочисленные уроки и с тех пор соблюдает в этом вопросе чрезвычайную осторожность. Короче говоря, бабник он был фантастический. <…> Но при всем том он никак не был грязным типом. К женщинам своим он относился с уважением и даже с
