— Это счастье просто, что внематочная… Аборт был бы хуже. Но теперь ты понимаешь, что кольцо краденое?

— Нет! — закричала Элла. — Это его бабки кольцо, вернее, прабабки!

— Вранье! Ко мне его мать приходила. Не было никакой прабабки, набрехал он все! И ни в какой Овидиополь он не ездил, а мотался с дружками в Николаев.

— Нет, это вранье, он ехал ко мне в Москву… — рыдала Элла, чувствуя себя самой несчастной на свете. А еще у нее мелькнула одна мысль, показавшаяся ей недостойной, — ее ж теперь в школе задразнят, проходу не дадут… А может, и допрашивать станут…

Но тут бабушка сказала ей самое главное:

— Ты больше в Одессу не вернешься!

— Как?

— А вот так! Я нашла обмен, продала дачу и свой курень, и Люсик тоже с обменом помог, так что теперь у нас будет двухкомнатная квартира в Беляеве, спасибо Адику, он так помог…

И тут Элла вспомнила таинственные переговоры бабушки, какие-то бумажки с подсчетами… Значит, бабушка давно это задумала и Витька тут вовсе ни при чем?

— А как же папа?

— А что — папа? Ему однокомнатная досталась.

Ничего, съедется со своей подстилкой — и ладно.

Надо отдать ей должное, она на твою площадь не покушалась.

Вот так они оказались в Москве осенью восемьдесят третьего года.

Но рассказать об этом матери, этой чужой, холеной женщине, невозможно. И Элла просто сказала:

— Бабушка вышла замуж за Люсика, и мы все вместе перебрались в Москву.

— Но, насколько я помню, это было невероятно сложно, в Москву ведь, кажется, не прописывали?

— Да, непросто, но бабушка подключила всех родственников, как она сама говорила, землю с небом свела…

— А отчего… Как умерла мама?

— Сначала Люсик умер, он ушел с ночи в очередь за яйцами и не вернулся. Сердце. А бабушка еще пожила года три, а потом у нее обнаружили эмфизему легких, велели бросить курить, а она ни в какую… Последняя, говорит, радость в жизни осталась.., но это так, к слову… А потом она упала, сломала шейку бедра, но встала, начала ходить, а в один прекрасный день не проснулась… Врачи сказали, что она была очень-очень больна, сердце никудышное…

— Боже мой, боже мой! Эллочка, а что слышно про папу?

— Умер еще в девяностом году. Цирроз печени.

— Господи, как страшно… Значит, ты одна? Совсем?

— Ну у меня есть, как это называется теперь, бойфренд…

Элла сама чувствовала, что отвечает матери холодно, недобро, но ей просто не хотелось демонстрировать свою боль. Зачем? Не думала же мать, что все живы-здоровы и процветают.

— Но ты, насколько я могу понять, не бедствуешь? — осторожно осведомилась мать.

— Да нет, у меня все нормально. Я работаю, зарабатываю — не бог весть сколько, но жить можно.

— Ну вот мы и в Вене! Удивительный город, ты увидишь!

Город и вправду был красив, элегантен, но Элла почему-то сразу невзлюбила его. Ей казалось, что тут ей будет плохо, неуютно.

— Сейчас едем домой, там попьем кофе, ты устроишься — и обсудим наши планы. Я приготовила тебе разные проспекты, определишься, куда хочешь пойти. Сейчас в «Альбертине» прекрасная выставка Дюрера. В оперу я купила билеты… Ты любишь оперу?

— Да. Спасибо.

— В драматический театр тоже сходим.., очень модный спектакль.., ну и по окрестностям поездим, в Зальцбург надо тебя свозить обязательно. И вообще, я все тебе покажу! Ты ведь, вероятно, и купить что-то захочешь?

— Я еще не думала.

Элле было совсем не до достопримечательностей. Обида первых минут не проходила.

Она молча смотрела в окно.

— А ты была замужем? — спросила после паузы мать.

— Была.

— И что?

— Ничего. Развелись.

— Сколько ты с ним прожила?

— Четыре года.

— А дети? Почему у тебя детей нет?

— Потому что у меня была внематочная, а после операции сказали, что уже не будет… А у тебя больше нет детей?

— Нет, ты у меня единственная!

— А…

— Элла, детка моя, я понимаю, тебе трудно…

— А тебе разве легко?

— Нет, мне тоже трудно. Я чувствую себя бесконечно виноватой, а ты только усугубляешь мою вину…

— Извини, я не нарочно. Просто мне нелегко освоиться с мыслью, что у меня есть мать.

Элла сама поняла, что это прозвучало жестоко и, пожалуй, даже грубо.

— Я вполне тебя понимаю, но, надеюсь, мы сумеем преодолеть… Я постараюсь.

— Я тоже!

— Ну вот, мы почти приехали. Тут рядом знаменитый дворец Шенбрунн и чудный парк, я по утрам там бегаю, а ты бегаешь?

— Нет.

— А еще я хожу в бассейн, Ты ведь хорошо плаваешь, да?

— Ты это помнишь?

— Еще бы! Я сама тебя учила плавать. А вот и мой дом!

— У тебя свой дом?

— Да. Это очень престижный район!

Она пультом открыла ворота глухого, высокого забора и въехала во двор. Взору Эллы предстал большой, красивый дом, увитый виноградом.

— Какая прелесть! — вырвалось у нее. — А сад какой огромный!

— Скорее это маленький парк, — с гордостью ответила мать. — Знаешь, раньше здесь жила знаменитая оперная певица, но потом дом купил мой муж… Он был врач… Очень крупная величина. Я обожаю этот дом! Когда-нибудь он будет твоим!

Вот только этого мне и не хватало, испуганно подумала Элла.

— А кто же здесь убирает и за садом следит?

— В основном я сама, но раз в неделю приезжает супружеская пара: она убирает дом, а он занимается садом. Ну пойдем, покажу тебе твою комнату.

Дом был великолепен. Они поднялись по красивой деревянной, устланной ковром лестнице на просторную площадку. Элла успела заметить, что мебель везде старинная, в прекрасном состоянии, на стенах, даже на лестнице, висят картины. Мать открыла высокую филенчатую дверь:

— Вот твоя комната, а вот ванная, там дальше туалет.

Все это размещалось на, отдельной площадке второй лестницы, над которой висели большие фотографии в рамках. На одной Элла узнала Ельцина с седым, представительным мужчиной. Мать, поймав ее взгляд, улыбнулась:

— Это мой муж с вашим президентом. А это Леонард с Альбертом Гором. Ну ты потом все посмотришь. Располагайся. Тут два шкафа, надеюсь, ты поместишься со своими платьями.

Комната была очаровательная, обставленная в сельском стиле, особенно Элле понравился комод из