его на месте!

Таданобу, услышав это, подумал: «Будет досадно, ежели скажут потом, что это враги сожгли меня заживо. Пусть лучше скажут, что я сжёг себя сам». Он схватил ширму, поджёг её и поднял огонь к потолку. Увидев это, монахи завопили:

– Ай-ай! Загорелось само! Стреляйте в него, как только он выйдет!

Они натянули луки, обнажили мечи, уставили алебарды и стали ждать.

А Таданобу, когда пожар разгорелся, как было ему по душе, вышел перед ними на веранду и произнёс:

– Ну-ка, уймитесь, монахи, и слушайте меня! Вы полагаете, что я и вправду Судья Ёсицунэ? Нет, мой господин давно уже скрылся неведомо где. Я же всего лишь его верный вассал, и зовут меня Сато Сиробёэ Фудзивара Таданобу. И никому из вас не придётся говорить про меня: я-де его убил, он-де его прикончил. Я сам вспорю себе живот. Возьмите мою голову и представьте Камакурскому Правителю.

С этими словами он выхватил короткий меч и сделал вид, будто всаживает его себе под левый бок, а на самом деле он всунул меч обратно в ножны, опрокинулся назад и вкатился в комнаты, бегом поднялся по лестнице к потолку и выглянул. Восточная сторона здания ещё не загорелась. Ударом ноги он проломил сквозь потолок настил крыши, выскочил наружу и увидел: кругом поднимается дым и сыпятся искры. Обитель была возведена у среза холма, и расстояние между крышей и краем среза не превышало одного дзё.

– Коли суждено мне здесь не допрыгнуть и убиться, – сказал себе Таданобу, – значит, так уж суждено. Бодхисатва Хатиман, воззри на меня!

Ухнув, он прыгнул и благополучно перелетел на край обрыва, а затем вскарабкался на вершину холма, где росла одинокая сосна, снял с себя и расстелил доспехи, улёгся на них, положив под щёку шлем, и стал спокойно смотреть, как мечутся его враги.

– Ужасное дело! – восклицали монахи. – Вместо Судьи Ёсицунэ оказался какой-то Сато Таданобу! И ведь сколько людей перебито из-за этого обмана! Нечего и думать – представлять его голову Камакурскому Правителю! Пусть уж лучше он там сгорит дотла, негодяй!

Когда пожар унялся и потухли искры, монахи всё-таки решили: «Отправим в Рокухару хотя бы обгорелую голову». Искали вместе и поодиночке, но поскольку никакого самоубийства не было, не оказалось и обгорелой головы. И монахи разбрелись по кельям, говоря между собой:

– Должно быть, великой силы душевной был человек. До того не пожелал терпеть позора даже после смерти, что сгорел и обратился в прах без остатка.

А Таданобу встретил рассвет в молельном зале перед ликом Дзао-Гонгэна, вознося молитвы. Когда же наступил день двадцать первого числа, он возложил на алтарь божества свои доспехи и покинул Священную Вершину Ёсино. Вечером двадцать третьего числа он без приключений вновь вступил в столицу.

Между тем Судья Ёсицунэ, совершив тяжёлый переход через Кусё-но-сё, вершину Сии и перевал Юдзуриха, прошёл по долине Косё и двадцать третьего числа двенадцатого месяца оказался в месте, называемом Вишнёвая долина Сакурадани. Неимоверен был путь по утонувшим в сугробах и обледенелым горным тропам, все выбились из сил и повалились спать кому где пришлось, положив под головы мечи.

Судья Ёсицунэ пребывал в унынии и подозвал к себе Бэнкэя.

– Есть там внизу люди, на которых я бы мог положиться? – спросил он. – Надобно подкрепиться вином, отдохнуть и затем дальше спасаться бегством.

Бэнкэй ответил:

– Не думаю, чтобы был хоть один человек, на кого можно было бы положиться с лёгким сердцем. Однако здесь невдалеке есть храм Мирокудо Будды Грядущего, воздвигнул же его государь Сёму. Настоятелем там Кандзюбо, но пребывает он в Наре, а храмом управляет мирянин по имени Саэмон со Священной Вершины Ёсино.

– Попробуем довериться ему, – молвил Ёсицунэ, тут же написал письмо и вручил Бэнкэю.

Бэнкэй спустился по долине и обо всём поведал Саэмону. Тот воскликнул:

– Он пребывает в такой близи, для чего же он до сих пор не давал о себе знать?

И немедля вызвал пять-шесть верных людей, завернул в узел всевозможные яства, уложил вместе с вином и рисом в два короба и отправил в Вишнёвую долину. Когда коробы поставлены были перед шестнадцатью вассалами, Ёсицунэ произнёс:

– Как всё оказалось просто!

Кое-кто из вассалов сразу потянулся к вину, другие принялись за рис. И вот в то самое время, когда каждый, взявши себе вина и кушаний по вкусу, приступил было к угощенью, со стороны лесистой горы на востоке вдруг послышались смутные голоса. «Не нравится мне это, – подумал Ёсицунэ. – Старики-углежоги сюда как будто не ходят, да и не видно дыма от их печей. И тропа прибрежная далеко отсюда, так что и топор дровосека не был бы слышен даже в селеньях у подножья гор». Он напряжённо вгляделся и видит: на них надвигается толпа в полторы сотни ёсиноских монахов, облачённых в доспехи и пылающих злобой, что прошедшего двадцатого числа они упустили Таданобу в долине Срединной обители.

– Враги! – произнёс Ёсицунэ.

И тут все его воины, позабыв о посмертном бесславии, бросились бежать со всех ног. Хитатибо, который ударился в бегство первым, на ходу оглянулся и увидел, что один лишь Бэнкэй и его господин не тронулись с места. «Что они задумали и почему остались, хотя все мы бежим без оглядки?» – подумал было Хитатибо, но Ёсицунэ и Бэнкэй уже делали дело: взяли оба пустых короба и сбросили в пропасть, затем хладнокровно зарыли в сугроб принесённые яства и только тогда пустились бежать вслед за всеми.

Хитатибо далеко их опередил, но Бэнкэй нагнал его и сказал:

– По твоим следам на снегу сразу видно, в какую сторону ты бежишь. Всё видно, как в ясном зеркале. Кому так дорога жизнь, надлежит носить сапоги задом наперёд.

Судья Ёсицунэ, услышав это, молвил:

– Всегда ты болтаешь несуразное, Бэнкэй. Зачем это носить сапоги задом наперёд?

– Ну как же? – отозвался Бэнкэй. – А помните, когда Кадзивара приказал: «Ставьте на суда вёсла “сакаро”!», вы изволили сказать: «Не знаю, что это такое – вёсла “сакаро”». Так вот, что на судах вёсла «сакаро», что на ногах сапоги задом наперёд – всё едино.

– Но я и вправду не знал, что такое вёсла «сакаро», – возразил Ёсицунэ. – А о сапогах задом наперёд вообще слышу сейчас впервые. Ежели такая штука действительно существует, объяснись, сделай милость. И коли не будет нам от того позора до конца наших дней, мы охотно переобуемся.

– Ну что же… – сказал Бэнкэй.

И он начал повествование о деяниях многих поколений государей и их благородстве в битвах, что гремели в шестнадцати царствах великих, пятистах царствах средних и неисчислимом обилии царств малых, а все воины на ходу окружили его и стали слушать его неторопливый рассказ, хотя враги уже с воем подступали к пределу полёта стрелы.

– Помнится мне, случилось это в стране Сайтэндзику, и были среди шестнадцати великих царств этой страны царство Сиранаи и царство Харанаи. На границе между этими царствами стояла гора Кофусан, Благоуханного Ветра. От её подножия на тысячу ри простиралась равнина. Поскольку эта гора Кофусан была горой сокровищ, государи обоих царств стремились её захватить, и у подножия её не прекращались сражения. Как-то однажды государь Харанаи, наскучив таким положением, снарядил войско в пятьсот десять тысяч всадников и двинул его на Сиранаи, чтобы захватить это царство. Но государь Сиранаи был тоже мудрый владыка и подумал об этом заранее. На северном склоне горы Кофусан было место, именуемое Тысяча Пещер, и там обитало стадо слонов числом в тысячу голов. Был среди них огромный слон. Государь Сиранаи его отловил и, чтобы приручить, назначил ему в день по четыреста коку разного корма. Придворные на совете спросили: «Какой выгоды ты ждёшь, откармливая этого слона?» Государь им ответил: «Это на случай, если случится что-либо худое». И вот, когда вдруг разразилась война, он не стал собирать своё войско. Он позвал слона и приблизил уста свои к слоновьему уху: «Не забывай моих благодеяний». И с тем послал его на войско врагов.

Огромный слон взъярился и рассвирепел. Воздев к небесам хобот, он заревел, словно разом взвыла тысяча наших труб хорагаи. Этот рёв проникал до мозга костей, и вынести его было невозможно. А слон