– Прозвали меня Три Дракона, – ответил тот, – потому что я родился в час Дракона дня Дракона года Дракона. А имя моё Гэнта.

И вышло повеление:

– Поскольку не было ещё примера, чтобы военачальником назначили кого-либо без чина, совершить над ним обряд первой мужской причёски!

И обряд был совершён в храме бога Хатимана вассалом Ёриёси, которого звали Готонай Нориакира; при этом Гэнта получил имя Хатиман Таро Ёсииэ. Тут же были ему высочайше пожалованы воинские доспехи, те самые прославленные «пелёнки Гэнта».

Ёсииэ поручил передовой отряд своему вассалу Титибу-но Дзюро Сигэкуни и двинулся в Осю. Снова войска Минамото ринулись на крепость Ацукаси, и снова их постигла неудача. Убедившись, что дела плохи, Ёсииэ отправил в столицу спешного гонца. Он доложил обстоятельства и посетовал, что повинно в них несчастливое наименование годов правления. Двор переименовал текущий год начальным годом правления под девизом Кохэй – Покой и Мир.

Двадцать первого дня четвёртого месяца этого года укрепления Ацукаси пали. Войска Абэ отступили через перевал Сикарадзака, бежали через заставу Инаму и засели в уезде Могами. Минамото продолжал наносить им удар за ударом, и они откатились за горы Окати и укрепились в замке Канадзава, что в уезде Самбуку.

Там они отбивались год или два, но вот Камакура-но Гонгоро Кагамаса, Миура-но Хэйдаю Тамэцуги и Окура-но Таю Митто отчаянным и беззаветным приступом взяли и этот замок. Войска Абэ отступили через перевал Сироки и засели в замке Коромогава. Тамэцуги и Кагэмаса вновь ударили по ним, и врагу пришлось уйти в замок Нуко города Куриягава.

Двадцать первого дня шестого месяца третьего года Покоя и Мира облачённый в красно-оранжевый шёлк Абэ Садато был тяжело ранен и пал на равнине Ивадэ. Его младший брат Мунэто был взят в плен. Великана Сакаи-но кандзя Рёдзо взял живьём и тут же прирезал Готонай Нориакира.

Минамото Ёсииэ поспешил в столицу и удостоился высочайшей аудиенции, имя же его пребудет в веках. Чинить в Осю суд и порядок поставили участника похода Фудзивару Киёхиру, одиннадцатого потомка Фудзивары Фухито. Поскольку пребывал он там в уезде Ватари, прозвали его также Ватари-но Гонда Киёхира. Он крепко взял в руки Страну Двух Провинций, и была под его началом в четырнадцати соплеменных отрядах сила в пятьсот тысяч конных лучников. У правнука же его и нынешнего правителя земель Осю Фудзивары Хидэхиры сто восемьдесят тысяч всадников из верных вассалов. И если Минамото поднимут мятеж, Хидэхира непременно выступит на их стороне.

Так заключил свой рассказ Китидзи.

Выслушав это, Сяна-о подумал: «Всё именно так, как мне приходилось слышать раньше, у Хидэхиры большая сила. Ах, как мне хотелось бы к нему! Если можно будет на него твёрдо положиться, то из ста восьмидесяти тысяч всадников сто тысяч я оставлю ему, а сам во главе восьмидесяти тысяч двинусь в Канто, эти Восемь Провинций сердечно преданны роду Минамото. Императорский конюший, мой родитель, был правителем провинции Симоцукэ. Начну с неё и наберу в Канто сто двадцать тысяч всадников, так что у меня будет уже двести тысяч. Из них сто тысяч я почтительно предоставлю брату и господину моему хёэ-но скэ Ёритомо в провинции Идзу, а остальные сто тысяч отдам моему двоюродному брату Кисо Ёсинаке в землях Тосэндо. Сам же я перейду в провинцию Этиго и соберу силы, затаившиеся по поместьям Укава, Собаси, Канадзу и Окуяма, затем переманю на свою сторону войска в провинциях Эттю, Ното, Кага и Этидзэн, и, когда у меня станет сто тысяч всадников, я ринусь через горы Арати в западную Оми и выйду к бухте Опу. Там я дождусь двухсоттысячного войска из Канто, и через заставу Встреч – Осака-но сэки – мы войдём в столицу. Сто тысяч всадников мы приведём ко дворцу царствующего государя, сто тысяч – ко дворцу государя-монаха, сто тысяч – к резиденции канцлера, и я почтительно доложу, что Минамото не сидят сложа руки. Ну а если Тайра всё-таки останутся процветать в столице и сил Минамото окажется мало, то что ж! Жизнь свою я почтительно преподнесу родителю моему Ёситомо, имя своё я оставлю будущим векам, и пусть мой труп выставляют на обозрение перед дворцом государя, – жалеть мне уже будет не о чем».

Да, грозные замыслы лелеял он уже в свои шестнадцать лет!

«Пожалуй, этому человеку можно довериться», – подумал он, а вслух произнёс:

– Так и быть, откроюсь тебе. Только смотри никому не проболтайся. Я – сын императорского конюшего левой стороны. Хочу передать с тобой письмо к Хидэхире. Когда доставишь ответ?

Китидзи соскользнул с сиденья и распростёрся перед Сяна-о, коснувшись земли верхушкой шапки эбоси.

– Господин Хидэхира изволил говорить мне о вашей милости, – проговорил он. – Чем посылать письмо, пожалуйте к нему сами. О ваших удобствах в пути я позабочусь.

И Сяна-о подумал: «Ожидая ответа на письмо, я изведусь. Отправлюсь лучше вместе с ним».

– Когда ты трогаешься? – осведомился он.

– Завтра как раз благоприятный день. Поэтому совершу только обычный предотъездный обряд – и послезавтра непременно в путь.

– Коли так, буду ждать тебя на выезде из столицы в Аватагути перед храмом Дзюдзэндзи.

– Слушаюсь, – сказал Китидзи и удалился из храма. А Сяна-о воротился в покои настоятеля и стал скрытно от всех готовить себя в дорогу. С далёкой своей седьмой весны и до нынешних шестнадцати лет привык он проводить здесь дни и ночи с любимым наставником, который по утрам развеивал туманы его сомнений, а по вечерам раскрывал перед ним звёздные небеса, и теперь при мысли о разлуке, как ни сдерживал себя Сяна-о, его душили слёзы.

Но знал он, что если ослабнет духом, то ничего у него не получится, и потому на рассвете второго месяца четвёртого года Дзёан – Унаследованного Покоя – навсегда покинул гору Курама. Накануне он облачился в нижнее кимоно из некрашеной ткани и ещё в кимоно из китайского узорчатого атласа, поверх него – в лёгкое кимоно из бледно-голубого харимского шёлка, в широкие белые шаровары и куртку из китайской парчи в пять разноцветных нитей с шестой золотой; под куртку поддел даренный настоятелем панцирь, препоясался коротким мечом с рукоятью и ножнами, крытыми синей парчой, и боевым мечом с золотой отделкой; слегка напудрил лицо, навёл чёрной краской тонкие брови и сделал высокую причёску с двумя кольцами надо лбом. Так в сиротливом одиночестве приготовился он в путь, и ему подумалось: «Когда другой явится в храм и займёт здесь моё место, пусть помянет со скорбью меня возлюбленный мой наставник!» Он взял бамбуковую флейту и играл около часу, а затем, оставив в прощальный дар лишь эти звуки, плача и плача, покинул гору Курама.

Этой же ночью он объявился на Четвёртом проспекте в жилище Сёсимбо и сказал ему, что отправляется в край Осю.

– Я с вами на удачу и на беду! – воскликнул Сёсимбо и принялся было собираться.

Однако Сяна-о остановил его:

– Ты останешься в столице, будешь следить, что затевают в доме Тайра, и сообщать мне.

И Сёсимбо послушно согласился остаться в столице. После этого Сяна-о пошёл в Аватагути. Сёсимбо всё-таки увязался проводить его, и они вдвоём стали ждать Китидзи близ храма Дзюдзэндзи. Глубокой ночью Китидзи вышел из столицы и вступил в Аватагути. Впереди него шли два десятка с лишним лошадей, навьюченных разнообразным добром. Был он в отменном дорожном наряде: куртка, украшенная пятнами от персимонового сока и набивным узором из переплетающихся цветов и трав, и верховые наштанники из звериной шкуры короткой и густой шерстью наружу. Он восседал в рогатом седле на гнедом жеребце с рыжей гривой и рыжим хвостом, а для Сяна-о вёл в поводу каурого коня под чёрным лакированным седлом, осыпанным золотой пылью, и вёз наштанники из пятнистой оленьей кожи.

– Так ты не забыл, что мы договорились? – произнёс Сяна-о.

Китидзи поспешно слетел с седла, подвёл коня и поддержал стремя. Он был сам не свой от радости, что ему привалило этакое везенье. А Сяна-о сказал ему:

– Будем гнать коней, пока у них не лопнут жилы. На вьючных лошадей не оглядываться. Я совершаю побег. Когда хватятся, что меня нет в храме, станут искать в столице. Когда доищутся, что меня нет и в столице, кинутся за мной в земли вдоль моря – Токайдо. Если настигнут до горы Сурихари, то прикажут вернуться. Отказ был бы нарушением долга и морали, на это я пойти не могу, а если ворочусь в столицу,