количество поступающих калорий, сколько сахара, жиров, калия, натрия, железа и т. д. получает мой организм при каждом приеме пищи. Это позволило Малькому Смиту после двух месяцев моего пребывания под землей заметить внезапную перемену — значительное снижение процента усвояемости мной всех питательных веществ. Например, хотя я выпивал до двух с половиной литров воды и получал около двух тысяч калорий за цикл, внезапно мой организм начал усваивать лишь один литр воды и тысячу калорий. Не будучи в состоянии объяснить подобное явление, Смит, когда я проводил в Клер-Лейк-Сити заключительную стадию эксперимента, задал мне ряд вопросов, чтобы найти причины этого явления. Он попросил меня внимательно перечитать дневник с целью выяснить, не случилось ли чего между такой-то и такой-то датами. Вскоре мы установили, что это резкое изменение соответствовало периоду моего психологического кризиса. Но мало-помалу усвоение пищи вошло в норму, когда я нашел убедительные доводы, чтобы непременно продолжать эксперимент.

10 августа 1972 года эксперимент 'вне времени' для меня, и сущности, завершился. Я как раз выполнял серию утренних тестов, когда Жерар Каппа сообщил, что срок моего пребывания в пещере близится к концу. Натали и остальные члены группы, Жан-Пьер Мезон и Жак Шабер, поздравили меня.

Я был уверен, что еще только середина июля. Погрешность оказалась не слишком существенной. Однако, учитывая все, что мне было известно о биологических ритмах человека и о сдвигах времени при подобных экспериментах, я не предполагал, что этот сдвиг достигнет такой величины. Не следует забывать, что в 1962 году я ошибся на двадцать пять дней из пятидесяти восьми.

Погода стояла плохая, и я не стал снимать датчики, так как было очевидно, что полученное известие вызовет значительные биологические изменения в моем организме.

Во время долгого и чрезвычайно приятного разговора с Натали (все, увы, кончается) неотложная потребность заставила меня прервать беседу и налить для анализа мочу в пластиковую бутылочку за № 1227. Когда я соскакивал с деревянного настила на дно пещеры, слева от палатки, чтобы поставить эту бутылочку в мини-холодильник, меня поразил очень сильный удар тока через кардиографические электроды.

Спасло меня, во-первых, то, что я сразу оценил характер происшедшего, а во-вторых, то, что от боли я подскочил, догадавшись отпрыгнуть назад, и благодаря этому очутился на деревянном настиле. Боль прошла, но я довольно долго лежал неподвижно, в состоянии полного шока, изумленный, что еще жив, и, как ни странно, позабыв отключить клеммы моей 'пуповины'.

Когда я поднялся, то решил во что бы то ни стало выяснить, отчего произошел удар током: от этого зависела моя безопасность. Не ударила ли молния в кабель на поверхности, что неоднократно случалось при моих предыдущих экспериментах в Андоне? Или породы, выстилающие основание пещеры возле настила, проводили электричество? Или через кабели, подводящие энергию в мою подземную лабораторию, которые в некоторых местах лежат прямо на земле, произошла утечка тока?

И тут я совершил серьезную ошибку, которая могла окончательно сорвать эксперимент: подойдя к краю настила, я дотронулся ногой до скалистого дна, готовый сразу ее отдернуть, но забыл при этом отсоединиться от кабеля (который связывал меня с поверхностью). Последовал новый удар током, однако слабее первого, так как я дотронулся до скалы лишь кончиком сандалии.

Необходимо было принять решение, ведь я находился в плену. Отключив клеммы датчиков, я позвонил группе, дежурившей на поверхности, и велел прекратить подачу энергии в пещеру (для освещения и мини-холодильников). Посветив карманным фонариком, снова потрогал ногой почву. Разряда не последовало. Полагая, что происходит утечка из кабелей, подводящих ток, я осмотрел их, но ничего не обнаружил. В целях предосторожности перенес их на другое место. Затем полил водой точку заземления (металлический столбик, вкопанный в дно пещеры и подсоединенный к приборам подземной лаборатории), проверил клеммы кабелей и, дав сигнал пустить ток, в третий раз дотронулся ногой до почвы. Ничего не случилось.

Этот инцидент сильно отразился на моей психике в последние дни пребывания под землей. Эксперимент удался, доставив мне огромное моральное удовлетворение, но перед самым выходом из пещеры, как десять лет назад, я чуть не погиб. Нечего и говорить, что мой пульс в этот памятный день чрезвычайно участился.

Другое последствие: до самого выхода из пещеры Миднайт я не мог отделаться от чувства грозящей опасности. Когда нужно было поставить в холодильник бутылочку с мочой или взять оттуда пищу, я сначала с опаской дотрагивался кончиком ноги до дна пещеры, не отвязываясь, но готовый отпрыгнуть в тот же момент и сорвать с себя датчики.

Было бы непростительной глупостью умереть после всего, что я перенес!

Выход из пещеры Миднайт нисколько не походил на мое вызволение из пропасти Скарассон и не представлял никаких трудностей в физическом отношении.

Когда наступило утро моего подъема, Натали предупредила меня, что прибыло множество журналистов, фотографов, операторов трех крупнейших компаний американского телевидения и, конечно, представителей французских радио и телевидения (в том числе Жан-Пьер Фарка от 'Европы-1').

Когда все было готово, я попросил, чтобы ко мне никто не спускался. Мне хотелось побыть одному в эти последние минуты своего двухсотпятидневного заточения. Я покинул палатку, это психологическое звено моей связи с цивилизованным миром, и присел в двадцати метрах от ее настила, под сенью великолепных эксцентричных сталактитов в ожидании момента подъема наверх и даже чуть оттягивая его приближение. Я был счастлив, что добился успеха, но не мог забыть о своих душевных страданиях в течение последних месяцев. Все-таки полное одиночество — поистине тяжелое испытание.

Наконец раздался звонок — сигнал, предлагающий мне покинуть великолепный пещерный зал и направиться к выходу.

Добравшись до основания входного колодца, люк которого был открыт, я впервые за полгода увидел пробивающийся слабый дневной свет. Как не волноваться? Я был горд собой, когда, выбравшись на край колодца, скороговоркой начал отвечать на вопросы, которыми меня наперебой засыпали американские и французские журналисты.

Приятнее всего мне было слышать шелест листвы, ощущать запах зелени, дуновение ветра.

Затем в сопровождении Натали, ее двоюродного брата и Жана-Пьера Мезона я самолетом вылетел в Хьюстон, где провел первую ночь своей реадаптации в нейрофизиологической лаборатории Центра пилотируемых космических кораблей имени Линдона Джонсона, где записали кривые моего сна.