Выполнив все это, звоню на поверхность и передаю все записанные цифры. Но это еще не все: нужно дважды сосчитать от единицы до двадцати пяти по пальцам правой руки, последовательно дотрагиваясь большим пальцем до остальных; затем сложить 51 цифру, взятые наугад, и вспомнить, один за другим, десять телефонных номеров.

Это, на мой взгляд, очень важный тест. В самом деле, мы установили, что при отсутствии ориентиров во времени нарушается память. Всем моим товарищам, а также советским космонавтам это явление знакомо [26]. И сейчас я отчетливо чувствую то же самое. Не могу вспомнить, что делал вчера и тем более — позавчера. Позавчера или месяц назад? Какая разница? И то и другое превратилось в небытие. Все, что не записано сразу, безвозвратно канет в подземном мире вечной ночи.

Затем нанизываю разноцветные бусинки на вязальную спицу, чередуя определенным образом цвета. Этот тест на координацию зрения и движений рук. Теперь мне понятно, почему так злился Филипп Энглендер в 1968–1969 годах! В конце концов все это надоедает. Часто испытываю не усталость, а просто желание ничего не делать, которое иногда трудно преодолеть. Мне ничего не хотелось, даже есть. Полное отсутствие всякого интереса и к умственной, и к физической деятельности. Думаю, что это — следствие жизни в монотонном, молчаливом мире, где ничто не возбуждает никаких желаний.

Температура в пещере Миднайт как нельзя более благоприятна, но постоянно одна и та же. Как бы мне хотелось ощутить дыхание свежего ветра или живительную влагу дождя на своем лице! По-моему, при длительном путешествии в космосе необходимо по возможности изменять температуру в кабине, чтобы вызывать полезные реакции организма. Человек нуждается в разнообразии.

Утро, как две капли похожее на другое. Просыпаюсь… Странное пробуждение в кромешном мраке и абсолютной тишине. Невозможно представить себе полное безмолвие. Слышны лишь те звуки, которые производишь сам: урчание в животе, шуршание волос, скрип шарнира зонда, шум дыхания…

Открывая глаза, спрашиваю себя: да проснулся ли я? Слух не может подтвердить это. В любой европейской пещере — одному богу известно, сколько я их посетил! — в тишине раздается либо непрерывный, либо периодический звук падающих капель воды. А здесь — ни звука!

Проголодался и готовлю себе обильное пиршество: бифштекс из филейной части, тушеную морковь в масле, салат из тунца, а на десерт — лимонный пудинг. Пью оранжад.

Провожу рукой по лицу — колется. Вечером надо побриться. Американский ученый профессор Гольберг недавно обнаружил зависимость между ростом бороды и функциями половых желез. Образование половых гормонов должно следовать определенному ритму. Поэтому, побрившись, я собираю снятые волосы и ежедневно их взвешиваю. Это интересный опыт; его данные сопоставят с содержанием гормонов в моей моче, анализ которой проводится ежедневно.

Мое самозаточение делится на два больших периода: до и после шестидесятого цикла.

В течение первых двух месяцев мне часто бывало в тягость целый день быть привязанным к десятиметровому кабелю с рядом проводов, соединенных с моим ректальным зондом и электродами для ЭКГ. В тягость мне был, как я уже говорил, и весь набор тестов, гораздо более продолжительных, как мне казалось, чем на предварительной стадии эксперимента на поверхности. Подготовка кожи, наложение электродов перед отходом ко сну, снятие их и чистка после пробуждения, 'езда' на велоэргометре, гигиенические манипуляции с ректальным зондом занимали много времени.

Помимо этих занятий, я много времени уделял и умственной работе: писал отчеты, читал книги и статьи на английском языке о сне и влиянии изоляции. Так что мои 'дни' проходили незаметно; художественную литературу и журналы я читал редко, лежа или сидя.

Конечно, я приспособился к новым условиям жизни не сразу. Сначала, например, я не делал практически различия между рекомендованными мне блюдами; потом начал выбирать те из них, которые меня больше привлекали в данный момент. Старался изобрести наилучший способ фиксации датчиков, а также более простой способ хранения использованной воды и мочи, которая оставалась после взятия проб для анализа. И так далее.

Но после шестидесятого цикла, 27 апреля, все пошло насмарку, и эксперимент стал для меня, вплоть до завершения, тяжелым испытанием.

В этот день одна лишь фраза, почерпнутая из книги коллеги-спелеолога, чуть не сорвала мой эксперимент в пещере Миднайт.

Но я не прервал эксперимента, не вышел на поверхность лишь из уважения к самому себе, к жене, родным, друзьям, ко всем французским и американским ученым и спелеологам, которые верили в меня. Я — человек долга, и остался в пещере вплоть до 5 сентября 1972 года. Но после шестидесятого цикла я стал уже другим, психологически сломленным, на грани отчаяния.

Как могли произвести на меня столь глубокое впечатление несколько строк из книги Корентина Квеффелека, исследователя пропасти Пьер-Сен-Мартен? Вот эти строки:

'Но за эти семь лет 33-летний упрямец стал 40-летним. А когда он проживет полвека, то, по словам Гамсуна, 'пора бродяге умерить свой пыл'. Нынче вечером, в октябре 1960 года, я с тяжелым сердцем спросил себя, не пора ли и мне, как спелеологу, умерить свои претензии? Не пропущу ли я время любить?' [27]

Эти слова заставили меня вспомнить о том, как быстротечно время и как человек незаметно переходит от зрелого возраста к старости.

Я представил себе, что, продолжая свои эксперименты 'вне времени' в пещерах, доживу до сорока или сорока пяти лет, так и не отдав максимума физических сил исследованию пещер, а умственных — подземной геологии, моему подлинному призванию.

Потрясение было столь велико, что я несколько дней хандрил и даже не вел научные записи — результатов электрокардиографии и измерения температуры. Это продолжалось до тех пор, пока в голову мне не пришла идея об организации с научными целями больших комплексных спелеологических экспедиций в еще не исследованные районы земного шара, сложенные из известняков (Гималаи, Перу, Гватемала и т. д.). Тогда я снова стал выполнять все тесты, отогнал черные мысли и с головой ушел в подготовку моих будущих экспедиций [28].