– Сэр Фрэнсис Ловелл – близкий герцогу Глостеру человек. Думаю, ежели вы желаете угодить супругу, вам следует прислушиваться к его мнению.

Анна пожала плечами.

– Видит Бог, преподобный отец, я никому не хочу угождать. Я Анна Невиль, а члены моей семьи тем и славятся, что всегда поступают по-своему. Но я слишком долго жила в глуши, и мне хотелось бы поступить так, как соответствует даме моего сана. И смею вас заверить, что Филип Майсгрейв живет в моей памяти и мне не хотелось бы скрывать мой брак с ним, как нечто, достойное осуждения.

Некое подобие улыбки скользнуло по лицу примаса, глаза его потеплели, однако слова его поразили Анну.

– Если вы испрашиваете моего совета, дочь моя, то для вашего же блага лучше поступить так, как хочет герцог Глостер, и сохранить в тайне свой прежний брак.

– Но ведь у меня осталась дочь!

– Что ж, вашему супругу не занимать мудрости, и он, полагаю, сумеет найти нечто, что устроило бы вас обоих.

Из этого разговора Анна вынесла убеждение, что епископ Ротерхэм – честный человек и не относится к числу почитателей ее супруга. Более того, в его словах сквозила доля иронии и сомнения.

Анна внимательно всмотрелась в удлиненное мясистое лицо епископа. Несмотря на подбородок и изредившиеся волосы, во всех его чертах и открытом взоре проступало спокойное достоинство.

Неожиданно она решилась:

– Ваше высокопреосвященство, как вы считаете, в чем причина того, что герцог Ричард пожелал взять в супруги столь безрассудную и своевольную женщину, как я?

Епископ оставил четки и, в свою очередь, бросил на Анну внимательный взгляд.

– Мне представляется, дочь моя, что вы сами должны ответить на этот вопрос, коль выразили согласие стать его женой.

Епископ возложил ей на голову руку и продолжил:

– Что сделано, то сделано, и величайшим грехом было бы усомниться в содеянном. Не мучайте себя этим. Герцогу Ричарду давно пора было вступить в брак. Вы необычайно хороши собой и не походите на многих известных мне дам. Возможно, именно это и покорило герцога. Немаловажно еще и то, что вы дочь Уорвика.

– При чем здесь мой отец? Он умер давно и пусть покоится с миром.

– Все дело в имени. Невили всегда были популярны на Севере. Вы были любимицей Делателя Королей, и на вас лежит отблеск его славы. Покойный Джордж Кларенс – прими, Господи, в руки свои его душу, – также воспользовался именем своей супруги, невзирая на то, что именно он и предал вашего отца. Я не хочу говорить о тех, кто до сих пор привержен Ланкастерам, а таковых немало. Разве вы не заметили, как вас встречают здесь? О, трудно представить лучшую невесту для Дика Глостера!

Анна была благодарна епископу. Его слова куда лучше, чем признания Ричарда, раскрыли ей сущность их странного союза.

Выйдя из собора, она вновь оказалась под сияющим солнцем, среди многотысячной толпы и невольно улыбнулась. Эти разгоряченные лица, ликующая толпа, оглушительный гром фанфар, аромат весенних цветов, которыми были усыпаны улицы, смешивавшийся с запахами пищи и дымом очагов, – все ошеломляло одинокую затворницу из монастыря Сент-Мартин ле Гран. Она здесь же, на паперти, сделала солидные пожертвования городским больницам, а заодно велела раздать щедрую милостыню. Монеты, сверкая, полетели в толпу, образовалась давка, взвилась пыль, и, уже отъезжая, Анна все еще слышала крики и ругань дерущихся, сливающиеся с колокольным звоном и ржанием возбужденных лошадей.

В Ландельском аббатстве братьев-августинцев, где помещалась городская резиденция герцога Глостера, Анну поразила тишина. Гул города доносился, словно отдаленный прибой, а здесь, в старом парке, щебетали птицы, журчал фонтан, а из-за высокой стены, за которой обитали сами братья-августинцы, слышалось негромкое пение превосходно слаженного хора, исполнявшего церковные гимны.

Расположенный в глубине парка особняк герцога был выстроен в готическом стиле и прекрасно вписывался в ансамбль аббатства. Анна долго обходила покои городской резиденции супруга, распахивая одну за другой высокие двустворчатые двери, и не могла налюбоваться обступившей ее роскошью. Вместо стен – кружевные переплеты окон с цветными витражами, изысканная мебель, поставцы с драгоценной посудой, мягкие кресла, обитые оленьей замшей и гобеленом, легкие стулья, изумительные резные столики лимонного дерева на подставках из слоновой кости и серебра. Лестницы и перегородки отделаны пестрым мрамором, полы выложены мозаикой – в приемной, изображающей знаки зодиака на фоне ночного неба, в большом зале для приемов – карту мира, окруженную фантастическими чудовищами, в ажурной галерее, выходящей в сад, – цветущий луг.

Анна давно отвыкла от подобного блеска, и ей стоило немалого труда скрыть свое восхищение.

Она отдавала дань вкусу супруга, но вместе с тем поневоле задумывалась о своих замках – наследстве отца, – требовавших присмотра, и еще – о Нейуорте. Ричард рассказывал ей о нем, поскольку несколько раз побывал там, инспектируя границы, и она знала, что в Нейуорте все идет, как было заведено. Но она любила Гнездо Орла, и ей хотелось самой сделать что-нибудь для него.

Вечером она пожелала встретиться с секретарем герцога Джоном Кэнделлом. Спустя четверть часа тот явился и испросил разрешения войти.

Перед Анной возник немолодой человек в черном одеянии. Лицо его было суровым, глаза цвета серого гранита. Седые волосы покрывала плотная шапочка, завязанная под подбородком, покрой одежды – как у почтенного буржуа. Черное шерстяное трико не скрывало подагрических ног. Предложив Кэнделлу присесть, Анна обратилась к нему:

– Я хотела бы переговорить с вами, мейстер Джон, по поводу нашего с герцогом Глостером брачного контракта. Видите ли, так вышло, что я не вполне помню его содержание.

Кэнделл тут же развязал кожаный мешок с бумагами и, достав один из свитков, зачитал Анне пункты контракта. По условиям брачного договора, все имущество графини Уорвик и Солсбери переходило в собственность супруга, однако упомянутая графиня должна получать от своих земель в качестве личного дохода ежегодную ренту, коей вправе распоряжаться по своему усмотрению. Анна была изумлена. В ту грозовую ночь в церкви святого Мартина она была слишком подавлена, чтобы здраво рассуждать, теперь же она отчетливо осознала, что отныне находится в полной зависимости от мужа, завладевшего всеми ее поместьями. Ее собственноручная подпись под контрактом подтверждала это.

– Могу ли я по крайней мере посетить свои наследственные владения?

– При условии, что вам позволит супруг, миледи. Однако, насколько мне известно, он дал сэру Фрэнсису Ловеллу совершенно определенное указание, чтобы тот доставил вас в Йорк, где вы и должны ожидать распоряжений милорда Ричарда.

– Хорошо. Но не могли бы вы сообщить мне, каков размер моей ренты?

– Я не могу назвать всю сумму. Ваше состояние огромно, однако мой господин, герцог Ричард, уезжая, не дал мне ясных указаний на сей счет. Полагаю, что ваше имя и ваше положение дают вам право рассчитывать на любые суммы из казны герцога.

Анна попросила секретаря быть как можно точнее, и у нее невольно округлились глаза, когда он в конце концов назвал сумму. Только сейчас она осознала, как богата и могущественна, сколь многое может себе позволить теперь.

От Джона Кэнделла не укрылась ее улыбка.

– Осмелюсь ли я спросить вас, госпожа, почему вас так занимает этот вопрос? Разве вы испытываете в чем-то нужду?

– О да, мейстер, – нетерпеливо проговорила Анна. – Я испытываю потребность в деятельности. Слишком долго я пребывала в покое. Для начала я хочу воздвигнуть часовню в честь… В память дорогих мне людей. Затем я желала бы лично заняться благоустройством своих имений в Йоркшире. Кроме того, не помешает кое-что сделать для процветания одного из замков в Пограничье. Все это, не считая того, что мне просто хотелось бы пройтись по городским лавкам и выбрать все, что придется по душе.

Предвкушение новизны, сознание своих неограниченных возможностей оживили Анну. С завтрашнего дня она будет занята по горло. Вскоре приедет Кэтрин, и тогда… о, она обязательно сделает своей девочке замечательный подарок!