собор. Днем сюда долетал визг пил, стук молотков строительства. Старый дворец почти вплотную примыкал к собору с монастырскими постройками.

Эмма молчала, не обращая внимания на болтовню фрейлин. После разговора с Ормом в душе ожило и давило тоскливое болезненное чувство. Она сама не понимала себя. Ведь пройдя через отверженность, бедность, насилие и страх, она вновь воспряла. В ней была живучесть кошки, но теперь там поселились расчетливость и корысть. Она была согласна лгать и притворяться, а тайны души… Она еще не забыла, как отрекся от нее Ролло, как выгнал ее, и понимала, что пути назад нет.

Пришел Эврар. В покои герцогини он входил свободно, так же непринужденно, как и в Белом Колодце. Небрежно опустился на скамью с ящиком под сиденьем и резной спинкой, развалился на ней, опершись на один из подлокотников. Дамы возмущенно зашептались, осуждая его бесцеремонное поведение, но Эмма сделала им знак, и они удалились, бесшумно прикрыв резные кедровые створки двери.

Эврар словно бы и не заметил их ухода. Молчал. Казалось, он оглядывает покой: прялку у окошка в нише стены, очаг с навесным колпаком в углу; пробежался взглядом по ложу за вышитыми складками полога, по витым светильникам, в чашах которых горел бараний жир, не дававший ни копоти, ни запаха. Но Эмма видела, что Эврар чем-то озабочен. Села за стоявший у повешенного на стену медного зеркала столик, машинально переставляла баночки с притираниями.

– Что тебя тревожит, Меченый?

Он приглаживал пальцем усы, длинные, почти достигавшие золоченой гривны с чеканным узором. Здесь, при дворе, в старом мелите вновь ожило стремление к щегольству. Его одетый поверх кольчуги сагун был из добротного сукна, опушенный по подолу полоской темного меха, пояс сшит из прекрасно выделанной кожи с пряжкой из сплетенных колец и крупным гранатом. Выглядел Эврар даже элегантно, но в темных глазах под насупленными бровями читалось беспокойство.

– В Стене к Рождеству ожидают прибытие канцлера Ратбода Трирского. Он должен был приехать ранее, но по пути неожиданно задержался в Меце. Я слышал, как Ренье говорил об этом с Рикуином.

Бархатистые, темно-карие глаза Эммы так и впились в Эврара. Щеки почти слились бледностью со складками обрамлявшего лоб и щеки покрывала. Она поняла. Мец – город Гизельберта.

Эврар встал, подошел к очагу и, поставив ногу на его выступ, уперся в колено ладонями.

– Ратбод никогда особо не симпатизировал Гизельберту, – сказал, словно выплюнул, сквозь зубы.

И тут же стал говорить, что ему не нравится Стене, что лучше бы церемония происходила в расположенном не так далеко Вердене – поистине прекрасной крепости. А в Стене даже стен-то никаких нет, не считая укреплений собора.

В самом деле, городок Стене – древний Астендум Станакум, – расположенный в долине реки Маас и на ее островках, не принадлежал к разряду тех укреплений, в которых обычно проживали правители. По сути, он представлял собой ремесленную слободу, окружавшую дворец и монастырские постройки. По его кривым запутанным переулкам можно было беспрепятственно выйти к поросшим лесом холмам на востоке. И хотя из-за наличия в городе знатных особ на подступах держали усиленные караулы, из города и в город можно было проникнуть беспрепятственно. Когда-то здесь, в соседнем лесу, убили короля Дагоберта, и Эврар считал, что Длинной Шее не следовало бы забывать об этом, когда он решил избрать местом своего пребывания Стене.

Отсутствие стен, однако, имело и свои преимущества. Так, из-за наплыва множества народа здесь не наблюдалось обычной для городов-крепостей толчеи, хотя в Стене съехалось столько народа – торговцев, паломников и просто мелких феодалов с семьями, – что городок был забит до отказа. Цены на жилье возросли, а вдоль строений города вырос словно новый городок бродячих жонглеров, поводырей медведей, передвижных мастеров-кузнецов, продажных девок, шарлатанов-лекарей, бродячих проповедников, всевозможных торговцев – от солидных купцов с внушительной охраной до простых лоточников или просто окрестных жителей, приторговывающих ремесленными поделками или охотничьим уловом.

Все это сборище шумело и галдело, давало представления, торговало, клянчило милостыню, подрабатывало на строительстве собора и извлекало немало выгод из подобного стечения народа. Несмотря на предрождественский пост, в обычно тихом городке шла оживленная жизнь. Люди торговали, пили, устраивали кулачные бои, травлю медведей.

Король Карл, охочий до подобных увеселений, почти ежедневно посещал разросшиеся окраины, глядел выступления канатоходцев и дрессировщиков, хохотал над выходками фигляров, покупал местные наливки, заключал пари в петушиных боях, ругался, толкался, спорил. Простоватый, да и только. И если простолюдины приятельски похлопывали высокородного Каролинга по плечу, улыбались ему, то за его спиной хитро перемигивались, пожимали с недоумением плечами. Даже с надменным Аганоном держались почтительнее, а своего Ренье просто боготворили, падали на колени, когда сильные рабы несли этого высохшего облысевшего герцога в храм.

Прослышав о религиозной щедрости Ренье, в Стене стеклось неимоверное количество нищих, увечных, прокаженных, среди которых попадались и затесавшиеся среди обычных паломников настоящие разбойники. Стража с ног сбивалась, пытаясь навести порядок, но случаи грабежей и даже убийств не были здесь редкостью.

И тем не менее знать с удовольствием ходила смотреть на выступления фигляров, с любопытством созерцала демонстрирующих свои язвы и увечья калек, восхищалась детьми-уродами, каких их матери показывали за деньги. Да и торговля в Стене шла успешно.

Эмма любила под охраной личных вавассоров со свитой дам и пажей обходить местные лавки. Порой сама, порой приглашенная юной королевой. Это было развлечением – ходить, смотреть, выбирать. Их не интересовали товары для простолюдинов – горшки, ножи, веревки, соль. Они шли туда, где располагались палатки с самыми изысканными товарами. Приказчики спешили предложить им лучшее из того, что предназначалось на продажу – вышитые шали, чеканные пояса, золотистые шнуры для волос, тесьму, ажурные светильники для покоев, блестящие эмалью пряжки, флаконы с ароматными притираниями, меха.

Стоило лишь сказать «хочу» – и все твое. Эмме словно и не верилось, что не так давно она жила в глуши, носила грубую дерюгу, коптила в дыму мясо и строго отсчитывала, сколько продуктов следует заготовить на зиму, а сколько можно подать на стол уже сегодня. Словно целая вечность прошла с того момента, как она покинула Арденнский лес и стремительно вознеслась до уровня герцогини, стала наперсницей королевы. Даже трагические события с Гизельбертом уже не вызывали содрогания в душе, казались полузабытым дурным сном.

Они с королевой покидали низенькие темные лавчонки, слуги несли за ними покупки, закованные в чешуйчатую броню вавассоры расталкивали толпу перед дамами. Они шли, переступая через кучи нечистот, изящно придерживая полы меховых накидок. Но сами жилища в Стене были аккуратные, чистенькие, покатые кровли невероятно тяжелые, из наложенных одна на другую пластин вулканических пород. Держались ничем не скрепленные, лишь придавленные собственной тяжестью. А вот то, как выступали из оштукатуренных стен темные каркасы балок, неожиданно напомнило Эмме Нормандию.

Она вскользь заметила королеве, что и у северян строят так же. Королева смолчала, бросила на Эмму осторожный взгляд. Ни к чему эти воспоминания, и, чтобы отвлечь спутницу, Этгива перевела разговор на своего супруга. Эмма напрасно старается избегать своего дядюшку, особенно если учесть, как тот сейчас печется о ее интересах. А вспоминать былые обиды – это не по-христиански, это грех. Ведь если Карл порой и поступал с кем-либо дурно, то чужая боль никогда не доставляла ему удовольствия.

Эмму даже умилила преданность Этгивы супругу. Знает ли тот, как ему повезло с женой? Хорошенькая, благородных кровей, пекущаяся о его славе. И всегда-то вторая после Аганона. Ладно уж. Чтобы угодить своей августейшей подруге, она готова даже примкнуть к назначенной на завтрашний день конной прогулке берегом реки.

Они выехали, несмотря на начавшийся снегопад. Однако Аганон стал зябнуть, раскапризничался, и Карл поспешил вернуться. Но при въезде в город все же вынужден был задержаться, пропуская шествие с мощами какого-то местного святого. Все справлялся, не озяб ли драгоценный Аганон. На выражавшую неудовольствие скорым возвращением королеву поглядывал обиженно, но вежливо объяснялся.

Эмма сидела на своем иноходце поодаль, повернувшись боком к слепящим хлопьям, разглядывала толпу нищих. Некоторые грелись у костров, другие, наоборот, ходили едва не голыми, обвесив себя цепями и железом, демонстрировали свои мучения и клянчили милостыню. Недалеко монахи-бенедиктинцы раздавали