экстравагантность он не стал скрывать и в Кембридже, в результате чего вскоре был вынужден покинуть университетские стены. Впоследствии Браунинг обосновался в Риме, став заметной фигурой местной англо-американской диаспоры. Там он помогал юным итальянцам — подобно тому, как прежде юным англичанам — открывать их тайные желания. С Диккинсоном же у Форстера откровенное общение началось только по окончании университета. Под влиянием наставников Форстер постепенно выходил из состояния детского анабиоза. Его пробуждение включало в себя и утрату христианской веры, чему посвящено несколько глав «Мориса».
В Кембридже Форстер встретил свою «первую большую любовь» — однокурсника Мередита, красивого, спортивного молодого человека. Чувство Форстера было прекрасным, тайным и, увы, безнадежным. На последнем году обучения Мередит вводит Форстера в дискуссионное общество «Апостолы», ведущее свою историю с 1820 года. Членами этого кружка в то время состояли Бертран Рассел, Альфред Норт Уайтхед, Литтон Стрейчи и Леонард Вульф (супруг Вирджинии Вульф). Форстер восторженно вспоминал об «Апостолах» и подобных ему кембриджских обществах. Многие из участников литературной группы «Блумсбери» вышли из «Апостолов». Женщины туда не допускались, хотя Вирджиния Вульф была близка идеям и духу этого кружка. Примечательно, что когда обсуждался вопрос о возможном участии женщин в «Апостолах», Форстер голосовал против.
Из участия в «Апостолах» Форстер вынес ощущение принадлежности к элите и предчувствие собственной исключительности. Ему было приятно, просто и легко проводить время в преимущественно мужской компании после женского окружения детских лет. Это, конечно, не означает, что «Апостолы» вели открытые дискуссии на тему гомосексуализма — как в современных университетах с их гей-сообществами. «О сексе в Кембридже тех лет открыто не говорили, — вспоминал Форстер, — во всяком случае, в том маленьком кружке, в который я входил». Когда Джордж Баргер, профессор химии из Эдинбурга, приехал с выступлением на некую щекотливую тему, председатель дискуссионного общества Диккинсон принял все меры предосторожности, чтобы на это заседание попали только «серьезные юноши».
Форстер был некрасив внешне. Он стеснялся своей фигуры, носил закрытые купальники и вообще, как выразился один из его знакомых, своим обликом напоминал крота. Ему и кличку такую дали — «Крот». Правда, оговоримся, — прежде всего за его интеллектуальные и эмоциональные искания, невидимые для остальных, покуда он не возникал внезапно «с тонким наблюдением, которое обнаружил в глубоком подземелье своей души» (Литтон Стрейчи).
Как уже было сказано, по окончании Кембриджа Форстеру не надо было немедленно искать работу. Марианна Торнтон завещала ему 8000 фунтов, которые он мог получить только в двадцать пять лет, а до той поры их можно было тратить лишь на образование. На эти деньги он обучался в Торнбридже, на эти деньги жил в Кембридже и затем путешествовал по Европе. Форстер посвятил Марианне Торнтон одноименную книгу, в которой писал: «Она, и только она, сделала возможным мою карьеру писателя, и ее любовь весьма ощутимо сопровождала меня даже после ее кончины». Но забота Марианны Торнтон по иронии судьбы не позволила Форстеру стать поистине великим романистом. Если бы ему пришлось окунуться в житейское море, он почерпнул бы куда больше, нежели сидя в кресле, которое Марианна купила для него на тихом берегу.
После Кембриджа Форстер отправился в Италию. Разумеется, под присмотром матушки. Они останавливались в пансионах Тосканы, Рима и Ривьеры, заселенных престарелыми вдовами скромного достатка со своими пожилыми незамужними дочерьми. Атмосфера таких пансионов замечательно передана в романе «Комната с видом».
В Риме Форстер сломал руку, споткнувшись на ступеньках собора св. Петра. Таким образом, некоторое время ему пришлось довольствоваться исключительно компанией обитательниц пансиона во главе с его матушкой, которая купала его, как малого дитя.
В Италии Форстер получил письмо от историка Тревельяна, в котором тот призывал его как можно скорее вернуться в Англию и приступить к работе в качестве преподавателя колледжа для молодых рабочих. Форстер принял это предложение с особой охотой еще и потому, что его университетский друг Мередит также получил место в этом колледже. Мередит был в основе своей гетеросексуален, Форстер несмел, так что можно предположить, что их отношения не вышли за границы чувственного платонизма. Форстер становился все более нетерпим к Мередиту, который держал в руках ключ от темницы, где находилась в заточении сексуальность Форстера.
Другой работы, кроме класса в колледже для рабочих, Форстер найти не смог, и тогда он задумывает второе путешествие на континент — на сей раз в Грецию. Матушка, само собой, не отпустила его одного в такую даль. К счастью, до места назначения она не добралась, оставшись во Флоренции с подругой, и Форстер впервые ступил на борт корабля без Лили. Поездка в Грецию носила академический характер. Время было посвящено исследованиям, а не развлечениям. В состав группы входили кембриджский преподаватель Натаниел Ведд, а также выдающийся археолог того времени Гарднер.
По возвращении в Англию Форстер начинает сотрудничать с журналом «Индепендент Ревью», первый номер которого вышел в свет в 1903 году. В составе редколлегии были все те же Тревельян, Диккинсон и Ведд.
Весной 1904 года Форстеры поселились в квартире на Дрейтон-Корт. То был первый опыт проживания матери и сына на квартире, а не в отдельном доме. Комнаты были маленькие, с улицы проникал назойливый шум. Но это было удобно, так как Форстер получил приглашение читать лекции по итальянской истории и искусству в местном отделении Кембриджа. То были одинокие годы — годы осознания того, что он приговорен быть гомосексуалистом. Он боялся, что никогда не обретет Идеального Друга, найти которого страстно желал. Но одиночество способствовало его литературной активности. Короткие рассказы посыпались, как из рога изобилия.
В 1905 году Форстер опубликовал свой первый роман «Куда боятся ступать ангелы», навеянный поездкой в Италию. В нем он, в частности, писал: «Когда человек понимает нас с полуслова, никогда нас не раздражает и не наскучивает, когда ему можно излить все наши мысли и желания и не только вслух, но и молча, без слов, — такого человека я и называю simpatico… Я знаю, есть такие мужчины. Говорят, есть такие дети. Но где ты возьмешь такую женщину?»
Радость успешного литературного дебюта омрачалась трудными отношениями с Мередитом, который к этому времени уехал преподавать в Манчестерский университет. Там же, в Манчестере, вскоре состоялась его помолвка. Форстер понял, что существует в мире, в котором сексуальное удовлетворение постоянно ускользает и будет от него ускользать, и почти примирился с этим. Он словно нарочно влюбляется в мужчин, которые не могли стать его возлюбленными в полном смысле этого слова. Следующим большим увлечением Форстера становится индиец Саед Росс Масуд, сын блестяще образованного основателя «мусульманского Итона» в крупнейшей британской колонии. Саед учился в Оксфорде и брал у Форстера уроки латыни. Юный ученик пленил своего учителя. Как часто происходило с Форстером, ни о какой физической близости в данном случае не могло быть и речи.
Тем временем выходит его второй роман — «Самое долгое путешествие» (1907), который многие критики считают лучшим у Форстера. В этой книге он многое сказал о себе. Далее выходят «Комната с видом» (1908) и «Хауэрдс Энд» (1910). Форстера провозглашают крупнейшим британским романистом. Ему тридцать один год. Амбиции удовлетворены. Он действительно стал неотъемлемой частью той элиты, влиться в которую мечтал с ранней юности, — не семьи политиков, а весьма закрытой касты рафинированных интеллектуалов. Но больше всего он мечтал о простом человеческом счастье. И мог вообще ничего не писать. Однако будучи уверен, что личное счастье для него недостижимо, он искал достойной замены, которая виделась ему в литературном труде и общении с близкими по духу людьми.
Он не мог говорить открыто. Искал метафоры. При этом у него плохо получалось описание любви между мужчиной и женщиной. Ему вообще нелегко давалось изображение глубоких чувств, но не потому что он не испытывал их сам. Испытывал, но держал их глубоко внутри, и это не могло не сказаться на манере его письма. В одном из своих произведений он обронил знаменательную фразу: «Общество действительно незыблемо, но ваша подлинная, внутренняя жизнь целиком принадлежит вам, и ничто не может на нее повлиять».
Лили не могла не осознавать сексуальную природу своего сына. Прежде она ревновала его к Мередиту. Но влюбленность в Масуда, по ее мнению, превзошла все границы! Кроме того, Лили ревновала сына к его растущей славе. Его приглашали на разнообразные публичные мероприятия, звали читать
