Анна ответила не сразу, но голос ее стал теплее.

– Отец, вы самый сильный человек из тех, кого я знаю. Имейте же мужество не лгать самому себе. Вам надо беречь себя, беречь ради Англии, ради меня, наконец… А этот итальянец… Он любит вас, отец, он вам многим обязан и не раз все обдумал, прежде чем испросить у меня аудиенцию и поведать о вашем теперешнем состоянии. По-видимому, он считает, что только я смогу упросить вас хоть на время оставить вредные привычки.

Уорвик угрюмо глядел на дочь.

– Хорошо. Я съем все это. Но обещай мне: все, что бы ты ни узнала о моей болезни…

Он не договорил – Анна улыбнулась ему, и, прежде чем Уорвик успел сдержать себя, он тоже улыбнулся ей в ответ. Произошло чудо. Эта улыбка вмиг растопила лед отчужденности между ними. Обежав стол, принцесса Уэльская повисла на шее отца.

– Люблю тебя! – со смехом воскликнула она. – Ты лучше всех на свете! Ты просишь меня… Я не вчера родилась, отец, и ты даже не подозреваешь, какие тайны умеет хранить твоя дочь!

Уорвик взял ее лицо в ладони, взгляд его стал глубок и серьезен.

– Порой мне кажется, что знаю.

Он не отпустил ее, и тогда Анна, перестав смеяться, попыталась вырваться.

– Тебе не кажется, дитя мое, что нам давно следовало бы поговорить об этом?

Она все же выскользнула из его рук.

– Что ж, может быть. Могу я хотя бы перед тобой похвастать, что мне обязан жизнью сам король Франции!

Уорвик поперхнулся бульоном. Анна же, как когда-то в детстве, забралась с ногами в большое кресло у камина и беспечно поведала о том, что произошло однажды во время охоты в Венсенском лесу, когда ей посчастливилось спасти короля Людовика от рогов затравленного оленя.

Уорвик хохотал, сотрясаясь всем телом.

– Ах, чертов лис Луи! А я-то ломал голову, с чего это он так спешно стал выпроваживать нас из Франции! Бедняга опасался, как бы девчонка не разболтала, что его миропомазанную особу едва не забодал рогач!

Анна с улыбкой заметила:

– Выпроваживал он всех, а уехал ты один, оставив эту самую болтливую девчонку у него под боком.

Смех ее стих.

– И тогда он сплавил нас в Берри, в это захолустное местечко Сен-Мишель, в замок Коэр.

Похоже, воспоминания о медовом месяце не вызывали у Анны радости. Перестал смеяться и Уорвик. Он молча ел, не глядя на дочь, слышал, как она встала, небрежным жестом перекинула через руку длинный шлейф, прошлась по ковру.

– Брр… Как у тебя тут мрачно! – сказала Анна.

– Эта башня построена во времена Вильгельма Рыжего. Но я останавливался здесь, еще когда был жив мой отец – упокой, Господи, его душу. А мы, Невили, известны своим постоянством. Мне нравятся эти старые романские своды, эти мощные, не пропускающие звуков стены. Здесь можно спокойно все обдумать.

В наступившей после этих слов тишине слышны были только легкие шаги Анны. Взяв свечу, она расхаживала по коврам, разглядывала вышивку на гобеленах, касалась пальцем резных завитков буфета. Единственным украшением принцессы были богато расшитая ладанка, висевшая на груди на золотой цепочке, да серебряный узор на высоком остроконечном эннане.

Огонь в камине угасал. Стало прохладно. Уорвик, вздохнув, принялся пить горьковатый, хотя и сдобренный медом травяной настой. Он смотрел, как Анна брала из большой корзины у камина поленья и, подкинув их на уголья, оживляла пламя маленьким мехом. Она делала это так просто и умело, словно и не была принцессой Уэльской, а всю жизнь только и хлопотала у очага, занимаясь хозяйством.

Когда камин запылал, принцесса вновь забралась с ногами в большое кресло и стала беспечно болтать. Уорвик отметил про себя, что его дочь внесла в нежилое запустение Вестминстера прелесть и уют домашней обстановки. Как и много лет назад, они опять были вдвоем, и даже сырость старых стен, казалось, отступила перед блеском веселого огня и теплотой интонации молодой женщины.

Она негромко рассказывала своим по-мальчишески низким, чуть хрипловатым голосом о том, как двор отправился смотреть зверей в Тауэре и как под вечер труппа французских актеров представила в большом холле комедию Плавта «Miles Cloriosus»[1]. Латынь была ужасной, но все слушали, поскольку античные авторы стали входить в моду. Благородная Маргарита Бофор переводила лорду Стэнли реплики актеров. Оказывается, сей знатный лорд – сущий профан в латыни.

Уорвик хмыкнул.

– Впервые слышу. Ему просто нравится слушать щебет леди Маргарет.

Анна высказала свое мнение по этому поводу. Шестнадцатилетней принцессе казалось нелепым, чтобы пожилая особа, которой почти тридцать, могла так кокетничать.

– Она, бесспорно, привлекательная дама, но, Боже правый, ведь на ней драгоценностей больше, чем в алтаре собора Святого Павла! И это в постный день, без всякого повода!

Уорвик смеялся.

– Маленькая брюзга! Посмотрим, во что ты будешь рядиться в ее годы.

– О, я уж буду солидной матроной! Важной и властной, и у меня будет с десяток таких поклонников, как лорд Стэнли. Право же, он очень мил, а глаза у него, как у мальчишки, несмотря на то что сед, как лунь. Кто бы мог подумать, что он такой волокита! Отец, правду ли говорят, что тетя Элеонора очень плоха?

Уорвик не ответил, а Анна беспечно продолжала:

– Я никогда особо не жаловала тетушку Элеонору. Помнишь, как она запирала меня в чулан, когда я сажала ей на шлейф лягушек? И всегда твердила, что я безобразна, как пак[2] . Посмотрела бы она на меня сейчас!

– Анна, твоя тетка умирает!

Девушка осеклась. Уорвик какое-то время пристально смотрел на дочь.

– Скажи-ка мне лучше, каково твое мнение о юном Ричмонде, сыне Маргариты?

Анна пожала плечами.

– В детстве мы играли вместе. Сейчас же он избегает меня. Я как-то наблюдала за ним – очень уж он важничает.

– И все время твердит, что он Ланкастер.

– Каким это образом?

– Через свою мать, Маргариту. Она внучка Джона Гонта, герцога Ланкастера[3], и одно время, пока у Маргариты и Генриха не было детей, а Йорки еще не заявили своих прав на трон, Маргарита Бофор была наследницей престола. Она так же неслыханно честолюбива.

Анна склонила голову к плечу.

– Во всяком случае сейчас ее интересует только сэр Томас Стэнли, и она ради него вешает на себя все фамильные драгоценности Сомерсетов и Тюдоров[4].

– Дай Бог, чтобы так дело и обстояло. Но никогда не следует упускать из виду возможного соперника.

– Даже если это женщина?

– Честолюбивая женщина. К тому же обожающая своего единственного сына, помешавшегося на том, что и он Ланкастер.

Анна поудобнее устроилась в кресле.

– По крайней мере сейчас и Гарри Тюдор, и леди Маргарет более всего заняты своими амурными делами. Она только и помышляет, что о сэре Томасе, а он – о придворной даме своей матушки, баронессе Шенли.

Уорвик с отвращением допил отвар и покосился на буфет, где держал вино. Но Анна была здесь, и он, как ни в чем не бывало, спросил:

– Я слышал, ты очень сблизилась с этой молоденькой вдовой?

Анна прикрыла глаза.

– Да. Помнишь, я рассказывала, как во время моего бегства от Йорков я со спутниками останавливалась