головой рыцаря были слышны мерные шаги стражи, сменявшейся каждые несколько часов. Рыцарь не мог видеть того, что происходило во внутреннем дворе замка, однако он был достаточно опытным воином, чтобы определить, что в замке тревожно. Все чаще отправлялись куда-то вооруженные отряды, был удвоен караул на стенах, откуда-то порой плыли завитки густого черного дыма – следовательно, поблизости кипела смола, что означало угрозу нападения. Он видел, как Фокенберг во главе полусотни латников покидал замок, однако никогда надолго не отлучался, и вечером у ворот гремел его рог. Филип не понимал, что происходит, и эта неизвестность томила и тревожила его.

Однако для узников все оставалось по-прежнему. Филип нередко помышлял о побеге, но, сколько ни ломал он голову, не видел ни малейшей возможности выбраться из крепости. Оставалась лишь слабая надежда на Анну Невиль. Но где она, что с ней и насколько крепка над нею власть Фокенберга, Филип также не ведал.

Стражники были молчаливы, замкнуты и на вопросы не отвечали.

Филип поражался тому, как с самого начала не догадался, что Анна из рода Невилей. Не зря же так хлопотал епископ. И потом – глаза… Он неотрывно думал о ней, вспоминая каждый жест, каждый взгляд с того момента, как девушка, заразительно хохоча, вошла в покои епископа, вплоть до горькой минуты, когда она исчезла на галерее зала в Уорвик-Кастл, унося с собой послание короля Эдуарда. Как часто бывает, воспоминания оказали на него гораздо более сильное действие, чем сама действительность. Перед ним чередой проходили картины их совместного пути, насыщенные тем, что он счел за простое преклонение подростка перед прославленным рыцарем. И потом эта ночь у костра… И разве Анна не злилась, когда он увлекся уличной плясуньей?.. А однажды на его вопрос, что означает ее улыбка, она ответила: «Мне хорошо с вами, сэр Филип!»

Душа Филипа Майсгрейва была полна сладкой горечью, хотя порой он пытался отрезвить себя, внушая, что все это лишь пустые домыслы.

«Я становлюсь тщеславен и забываю, что она дочь великого Делателя Королей», – урезонивал он себя. В то же время он не испытывал и тени тщеславия от того, что ему признавалась в любви сама королева Англии. Наоборот, ее слезы и объятия только разбередили уже начавшую зарубцовываться рану. Именно поэтому Филип, с головой уйдя в дорожные перипетии, избегал даже думать об Элизабет.

Из задумчивости его вывел лязг отодвигаемого засова. Тяжелая дверь с визгом повернулась в петлях. Вошли слуги, принесшие ужин. Молча накрыв на стол, они удалились.

Гарри весело потер руки:

– Клянусь чревом Господним, я на всю жизнь запомню достоинства здешней кухни!

И он подцепил ломтем теплого хлеба кусок паштета из оленины.

Пленники ели молча. В окно порывами задувал ветер. Низкие тучи затягивали небо, предвещая дождь. Где-то далеко звонили к вечерне, а над головой слышались тяжелые шаги закованного в броню лучника. Он беспрестанно ходил по площадке башни, останавливался у парапета, плевал вниз.

Неожиданно Оливер привстал.

– Вы слышали?

Все притихли.

– Что там такое, Нол?[68] – облизывая пальцы, прошепелявил Джек.

Юноша напряженно замер.

– Клянусь обедней, я только что явственно слышал мелодию нашего «Пьяного монаха». Вот опять!

Действительно, среди шумов засыпающей крепости негромко звучала знакомая незамысловатая мелодия. Гарри даже подхватил напев:

– …которая булькает – буль, буль, буль… Сэр Филип, да ведь это знак от леди Анны!

Майсгрейв подошел к окну. Звуки долетали со стороны жилых помещений крепости. Играли на лютне – нежном струнном инструменте, которому отдавали предпочтение дамы.

«Это может быть только Анна. Никому более здесь не известна эта песенка. Но что это может означать? Что она не забыла о нас или это сигнал, чтобы мы были наготове?»

При мысли о побеге у Филипа радостно забилось сердце.

– Оливер, ступай сюда! А ну-ка, сыграй в ответ.

Юноша повиновался. Звуки свирели были привычны для охранников, поэтому никто из них не обратил на это внимания. Зато звуки лютни, затихшие было на миг, зазвучали с новой силой. Какое-то время свирель и лютня словно перекликались, а затем лютня смолкла.

Воины переглянулись. Явились слуги убрать со стола, и, чтобы не вызвать подозрений, узники как ни в чем не бывало разбрелись по помещению, а Оливер продолжал негромко наигрывать на свирели.

Время шло. Стемнело, и в башне воцарился мрак, ибо хотя пленников и сытно кормили, но жалели свечи, а в последнее время, едва на улице потеплело, перестали топить камин.

За окном хлынул дождь. Частый, шумливый, проливной. Было слышно, как клянет непогоду стороживший на башне лучник. Затем он сменился, и тяжелая поступь зазвучала вновь, перемежаясь с шумом дождя да перекличкой стражей на стенах замка.

Минул час. Возбуждение улеглось, и узников стало клонить в сон. Неожиданно Оливер тронул Майсгрейва за рукав:

– Сэр, слышите? Часовой спит.

Действительно, шаги на крыше стихли и явственно доносился зычный храп.

– Он не мог заснуть под проливным дождем… – пробормотал рыцарь. – Его явно чем-то опоили.

Воины снова воспрянули духом, каждый взволнованно вслушивался в тишину. Неожиданный звук заставил всех вздрогнуть.

– Что это?

Оливер подался к окну и схватил лежавшую на полу стрелу.

– Взгляните, сэр!

К стреле была привязана легкая, скрученная из прочного шелка веревка со множеством узлов. Она была несколько раз обмотана вокруг оперения, и, когда они ее отвязали, на пол упали два крошечных напильника.

Воины возбужденно переглянулись. Гарри приблизился к окну.

– Стреляли, сэр, с той стены, что сбоку. Мастерский выстрел. И, клянусь Господом, я знаю лишь одного стрелка, который может в темноте, под дождем и из неудобной позиции сделать это. Алан Деббич.

Филип кивнул и молча протянул ему один из напильников. Другим он воспользовался сам. Звук поначалу показался оглушительным, но выхода не было, и они, возблагодарив небо за то, что стражники галдят за дверьми и не прислушиваются, принялись за работу.

– Хорошо еще, что идет дождь, – бормотал Гарри, орудуя инструментом.

Почти час трудились они, лишь порой замирая, когда смолкали голоса за дверью или совсем вблизи перекликались на стенах часовые. Сверху долетал невозмутимый храп дозорного. Шепелявый Джек горячо молился о ниспослании им удачи, бросившись на колени перед распятием. Наконец, когда два толстых прута решетки были подпилены, в дело вступил Фрэнк. Поднатужившись, он сломал сначала один, а потом и другой. Образовалось отверстие, достаточное, чтобы в него протиснулся человек.

– Бог ведет нас, – перекрестился Филип. – Однако нам придется оставить здесь доспехи и кольчуги, захватив лишь мечи и каски. Иначе при спуске мы будем звенеть, как минстерские колокола.

– Сэр, позвольте мне спуститься первому, – сказал Фрэнк. – Я самый тяжелый, и если эта бечевочка выдержит меня…

– Выдержит, – с улыбкой произнес Филип, с силой рванув веревку. – Она из хорошего шелка и очень прочна. Но если ты желаешь – вперед!

Фрэнк молча напялил каску и опоясался мечом, оставшись лишь в кожаной подкольчужнице, затем пропихнул свое плотное тело в отверстие и, стараясь не глядеть вниз, начал спускаться. Было слышно, как при движении он задевает о стену, затем все звуки растворились в шуме дождя, который лил и лил, погасив все факелы, зажженные на стенах стражей.

Наконец веревка ослабла.

– Хвала Создателю! – перекрестился Гарри, который все это время стоял у окна, пытаясь проникнуть взглядом в темноту. – Следующий я.