ново и так необычайно прекрасно для него. Совсем рядом – он чувствовал – в унисон его сердцу бьется сердце Эммы. Словно не веря себе, он приподнялся на локте и взглянул на нее. Ресницы девушки медленно приподнялись, сверкнули лунным блеском глаза. Влажные губы улыбались.
– Я люблю тебя, – прошептал Ги. – Я всегда буду тебя любить.
Она все так же улыбалась – ласковой, чуть дразнящей улыбкой. «Она и в самом деле фея», – подумал он, но тепло ее тела, запах ее волос и аромат смятых ландышей свидетельствовали, что вся она из плоти и крови, и Ги, словно желая удостовериться в этом, нежно коснулся ее груди, такой круглой, теплой, мягкой и упругой одновременно, и сжал ее.
– Не надо, – тихо попросила Эмма.
Но рука уже сама двигалась дальше – коснулась живота, скользнула по гибко поднимающемуся бедру.
– Нет!
Она резко оттолкнула его руку и села. Ги, все еще тяжело дыша, остался лежать на камне, опираясь на локоть. Им вдруг овладела досада. Эта девушка раз за разом дразнит, а потом отталкивает его. Почему она говорит, что ей хорошо в его объятиях, но затем наотрез отказывает ему?
Эмма сидела, не поворачивая головы. По тому, как вздохнул Ги, легко было понять его чувства. Девушка сказала:
– Ты не должен так вести себя со мной, пока нас не обвенчали в церкви. Это грех, Ги!
До него медленно стал доходить смысл сказанного. И хотя обида все еще жила в нем, он обрел власть над собой.
– Ты права. Но, по-моему, ты все-таки боишься меня.
– Я? – В ее голосе мелькнули насмешливые нотки. – Да я и Вульфрада не испугалась бы. Кроме того…
Она осеклась, поняв, что говорит лишнее. Поспешила повернуться, взяла юношу за руки.
– Не сердись, о жених мой!
– Значит, у тебя все-таки что-то было с ним? – сухо спросил Ги.
Было ли? Эмма знала, что Вульфрад рядом с нею начинает дрожать, как крупное животное, и это смешило ее. Но однажды, когда она дразнила его, он вдруг схватил ее и, прижав к дереву, стал целовать, как безумный. Она едва не задохнулась в его могучих объятиях и, пока не попала ему коленом в пах, не могла вырваться. Потом почти полгода они не разговаривали, хотя кузнец и ходил кругами возле нее и гнал прочь от нее всех мужчин – от поселян до молодых монахов. Они и помирились-то только совсем недавно. Однако Ги вовсе незачем это знать.
– Ничего подобного, – сказала она и, выпятив губку, добавила: – Он, словно Даркон, груб и неприятен. А Хлоя…
Тут она улыбнулась.
– Хлое всегда нравился Дафнис.
На этот раз Ги не стал возражать против сравнения с языческими героями.
– Тебя бы я никогда не смог оскорбить, моя Птичка. И ты никогда не прольешь слез по моей вине. В этом клянусь тебе.
Увидев, что девушка поежилась от ночной сырости, он снял с себя хламиду и укутал ее. Так уж получилось, что они остались лежать на старом дольмене, болтая, смеясь, вспоминая свое, детское еще, обручение. Потом по замедлившемуся, чуть охрипшему голосу Эммы Ги понял, что ее клонит в сон. Она ведь почти не спала и предшествующей ночью. Отец тоже поднял его чуть свет. Но, когда Эмма прижалась лбом к его плечу и уснула, он еще долго лежал, глядя, как луна опускается за верхушки деревьев. Это место, этот языческий алтарь, где когда-то приносили жертвы и который стал их первым брачным ложем, больше не пугало его. Наоборот – старые дубы священной рощи и прячущиеся в их тени деревянные идолы казались ему друзьями, что охраняют их. Он не заметил, когда сон овладел его существом.
Возможно, Ги был и не совсем не прав, полагая, что они находятся под охраной древнего святилища. Эврар Меченый так и не смог переступить границу кольца, обозначенного строем деревянных истуканов. Он умел двигаться по лесу бесшумно, как рысь, и долго шел за молодыми людьми на звуки их голосов. Когда же древний идол предстал перед ним, Эврар замер, будто громом пораженный, и холодный пот прошиб его. Ги напугала только неожиданность встречи с образом древнего галльского бога, в темной же душе мелита все еще гнездилось немало старых верований, царила религиозная неразбериха, в которой он и сам путался. Древний идол, возникший перед ним, показался ему едва ли не самим Эсусом или грозным владыкой неба Таранисом. Ноги его подломились, и Эврар медленно осел на колени. Из глубины памяти всплыло видение детства: каменный идол, сидящий со скрещенными ногами, безобразный и огромный, а перед ним дымящийся алтарь и женщина-жрица с седыми косами, вспарывающая серповидным ножом грудь жертвы, чтобы протянуть изображению бога трепещущее, облитое дымящейся кровью сердце. Это впечатление оставило неизгладимый след в его душе, след, который не смогли смыть ни кровь множества убитых им людей, ни поверженные монахами древние изваяния. Поэтому сейчас, ночью, в лесу, перед пустыми глазницами деревянного истукана, он ощутил леденящий страх и медленно сделал старинный жест, оберегающий от сил зла, а затем, словно опомнившись, попытался прочесть молитву, но, как на грех, слова не шли ему на ум, он сбивался, а темный идол стоял перед ним весь в бликах лунного света и, казалось, злорадно ухмылялся.
Эврару стало совсем не по себе, он резко вскочил и двинулся прочь, но через несколько шагов набрел на новое изображение божества, затем еще и еще. Вскоре он понял, что идолы стоят по кругу, словно ограждая собой пространство, в котором находились преследуемые им юноша и девушка. Эврар невольно почувствовал раздражение, а с этим несколько поубавился и его нервный страх, но не настолько, чтобы мелит мог позволить себе вступить в очерченный идолами круг. Он пошарил на поясе, где был зашит костяной амулет-хранитель, и пожалел, что с ним нет его меча, где в рукоять вправлены святые мощи. До него долетел смех молодых людей, песня Эммы Птички. Он не был в силах понять, как эти щенки могут веселиться в столь жутком и таинственном месте. Но покидать его они, кажется, не собирались – он понял это, в очередной раз обойдя вокруг капища. Порой голоса их стихали, но затем он вновь слышал их, пока наконец не наступила тишина. Эврар, стараясь держаться в стороне от древних изваяний, долго вслушивался в безмолвие ночи. Стояла поразительная тишина, умолкли даже птицы в лесу, и только монотонно трещали сверчки да перекликались вдали соловьи.
– Заснули они там, что ли? – пробормотал мелит и вздрогнул от звука собственного голоса, скосив глаза на тень стоявшего за ближними деревьями идола. Все оставалось неподвижным. Эврар не знал, сколько времени он так простоял, прислушиваясь. Час, полчаса, может быть, больше? Напряжение его постепенно уходило. Ни шороха трав, ни треска сучков под ногой, ни голосов. Эврар бесшумно вернулся на то место, где впервые перед ним предстало изображение идола с кошачьими ушами. Здесь они вошли, отсюда могут и выйти, чтобы попасть на известную одной Эмме дорогу к аббатству. Собственные шаги казались Эврару громоподобными. Он не хотел привлекать к себе внимание и поэтому, отойдя за деревья, опустился на покрытый мхом ствол поваленного дерева, скрестил руки на рукояти секиры и, упершись в них подбородком, стал ждать.
Тишина действовала угнетающе. Тени от опускавшейся за деревья луны медленно ползли по земле. Трава покрылась седой росой, поднялся легкий туман. Эврар из последних сил боролся со сном…
…Внезапно он вздрогнул. Сон как рукой сняло. До него донесся какой-то гул, вызывающий щемящее чувство тревоги. Мелит встал, сжимая топорище, и замер, прислушиваясь. Не приснилось ли ему это? Неужели слух обманывал его? Нет, тихо. Ни единый лист не шелохнется. Эврар огляделся, встряхнул головой, прогоняя остатки сна. Все же, видимо, он проспал довольно долго. Лунный свет поблек, небо над головой стало зеленоватым, и крупная звезда, мерцая, одиноко висела над лесом. Рассвет занимался туманный и серый. Стволы дубов обвивала легкая белесая дымка. Смолкли цикады, и даже запахи леса, казалось, впали в предутреннюю дремоту. И тем не менее Эврар был совершенно уверен, что его что-то разбудило. Чутье никогда еще его не подводило.
Лес светлел с каждой минутой. Все плотнее клубился туман. Где-то пискнула пташка. Наконец Эврар решился. Поудобнее перехватил секиру и, словно согреваясь ее гладкой рукоятью и черпая в верном оружии силы, двинулся вперед.
В предрассветном сумраке древний идол почти не пугал его. Эврар теперь смог различить, как он стар –
