– Ужасная ирония судьбы в том, – сказал он наконец, – что за несколько секунд до этой аварии Франс сообщила, что хочет со мной развестись. Я был потрясен ее словами. Автомобиль вылетел за ограждение и несколько метров летел с насыпи вниз…

Собственно, к этой истории и добавить нечего. Все было совершенно ясно. Он остался с Франс (или она осталась с ним) и продолжал сносить все, что она на него обрушивала. Я думала об этой истории весь день до самого вечера и пришла к выводу, что он еще большая жертва обстоятельств, чем я. И в этом для меня заключалась вся его сексапильность. Этого для меня было вполне достаточно. Таким образом, в тот же день, когда нам, как обычно, пришлось поработать сверхурочно в студии, у меня уже было готово решение. У меня не было абсолютно никаких колебаний соглашаться или не соглашаться, когда он взял меня за руку и застенчиво предложил:

– Как ты насчет того, чтобы вместе перекусить где-нибудь около твоего дома?

– Почему бы и нет, – ответила я.

Все неясности между нами исчезли в тот самый момент, когда он в ресторане снова взял меня за руку и смущенно спросил, существует ли в принципе возможность того, чтобы после грибного супа и оладьев с сыром у нас состоялось половое сношение. Да, да, именно так он это и сформулировал: половое сношение. Именно потому, что он таким образом это сформулировал, я и оказалась с ним в постели, пытаясь реализовать эту потенциальную возможность.

Эллиот оказался так болезненно застенчив и так невероятно наивен, что не проявить по отношению к нему самых теплых чувств было выше моих сил. На простыню было постелено чистое полотенце. Свет, конечно, выключен. Раздевание происходило исключительно под одеялом. Даже то место, где Эллиот пожелал оказаться этой ночью, он деликатно назвал «вагиной». Первый раз он принялся трогать меня то здесь, то там. Приблизительно так, как ребенок слизывает мороженое в вафельном рожке: то отсюда, то оттуда. Однако он все время останавливал меня, когда со своей стороны я тоже делала попытки его потрогать то здесь, то там. По той простой причине, что особенно и нечего было трогать. Франс, я полагаю, могла бы это подтвердить. И все же я весь вечер не оставляла надежды пробудить его мягкий орган к жизни. Мои усилия не увенчались успехом. Было слишком поздно, и ему было пора уходить. Когда, проводив моего нового любовника, я вымыла на кухне пол, отдраила все кастрюли и забралась в постель, то обнаружила, что это самое, должно быть, все же произошло. Может быть, весьма быстро и неприметно. Полотенце, по крайней мере, было очень даже влажное.

Всю ночь я пролежала, не сомкнув глаз, и размышляла над словами, которые употребил Эллиот: «половое сношение» и «вагина», и в конце концов пришла к заключению, что в них корень всей проблемы. Было совершенно очевидно, что ему никогда никто не объяснял особенностей этой терминологии, а тем более он не был знаком с элементарной анатомией, которую студенты-медики проходят еще на первом курсе во время практических занятий в больнице. Было также совершенно очевидно, что Эллиот не понимал, что слово «вагина» не следует употреблять ни при каких обстоятельствах, а то, чем мужчина и женщина энергично занимаются, когда ложатся в постель, просто невозможно назвать «половым сношением»… Когда под утро я наконец немного вздремнула, то вдруг опять проснулась от тех же назойливых мыслей. На этот раз мне в голову пришло еще одно фразеологическое толкование известного явления. Нет сомнений, что самая крутая матерщина является таковой, когда к ее помощи прибегают, например, во время дорожной пробки в час пик, когда высовывают голову из машины и высказывают окружающим все свое к ним искреннее отношение. Однако есть ситуация, в которой ненормативная лексика, единственно возможное и естественное средство общения. А именно, в тот момент, когда «половое сношение» превращается в упоительное траханье… Как это ни забавно, но не кто иной, как Ави Герцог, просветил меня во всех этих языковых тонкостях. Он никогда не испытывал никаких трудностей в том, чтобы в нужный момент употребить нужное слово. Несмотря, кстати, на то, что английский для него не был родным.

Вот так обстояло дело с Эллиотом. Насколько его словарный запас не соответствовал тому, что в действительности должно происходить между мужчиной и женщиной, настолько причины, по которым я легла с ним в постель, были далеки от того, что принято называть страстью. Это было чем-то мимолетным, и как только это закончилось, нам обоим следовало об этом забыть и спокойно жить дальше – каждому своей жизнью. К сожалению, он этого сразу не понял. Он был сентиментален, привязчив и настырен и совершенно искренне верил, что я отвергаю его только потому, что он женат. Хотя правда заключалась в том, что, если бы он не был женат, у нас с ним вообще ничего бы не было.

– Я люблю тебя, Мэгги, и не знаю, что мне делать.

– А что надо делать, Эллиот?

– Я никогда не смогу оставить Франс.

– Я и не требую, чтобы ты оставил ее из-за меня, Эллиот. Но тебе следовало бы бросить ее ради тебя самого. То, что она позволяет себе с тобой, ужасно.

– Нет, никогда. После того что случилось с ее глазом, я ее никогда не брошу.

Я старалась помочь ему и деликатно доказывала, что глаз – это глаз, а жизнь – это жизнь. С ее стороны, наконец, это просто непорядочно. Однако Эллиот совсем иначе истолковал мои слова. Несколько недель спустя он появился вечером в отделе новостей. Я была занята тем, что разбиралась в своих бумагах. Я только что получила назначение на Ближний Восток.

– Мне очень жаль, – спокойно сказал он, вручая мне желтую розу. – Наверное, я раскаюсь в том, как поступаю с тобой.

– Мне тоже жаль, – автоматически ответила я. – Вообще, жаль.

Что сделано, то сделано.