– Я хорошо себя чувствую, – улыбаясь, отвечаю я и осторожно опускаюсь в черное кресло.

Маневрируя на своей коляске, Хасан перебирается на специальные качели-скамейку, которые подвешены к потолку перед входом в беседку. Когда он удобно устраивается на этом необычном сиденье, входит слуга с керамическим подносом, на котором он несет маленькие чашечки с кофе по-турецки. Мы молча пьем кофе. Так проходит несколько минут. Потом Хасан говорит:

– Какое несчастье, что с вами нет отца ребенка.

В этой части света секретов не существует. Как правило, обе стороны знают доподлинно все интрига, за исключением, может быть, того, что касается внутренних вопросов государственной безопасности, но и в этом нельзя быть до конца уверенным.

Мое молчание обижает его.

– Вы не хотите говорить со мной?

Однако мой ответ прерывает пиканье пэйджера на поясе у Криса. Это сигнал того, что для нас есть сообщение.

– Мы получили сигнал из нашего отделения в Тель-Авиве.

– И что?

– Вы позволите воспользоваться вашим телефоном? Я должен им ответить, – говорит Крис, поднимаясь.

– Пожалуйста, – любезно отвечает Хасан. – Телефон в доме. Валид вам покажет.

Он ждет, пока Крис выйдет, а потом снова обращается ко мне:

– Я понимаю, что вы очень расстроены.

Не нужно обладать исключительным воображением, чтобы догадаться, что я очень расстроена. Еще бы, я даже потрясена или, если угодно, совершенно подавлена горем: отец моего ребенка или убит, или, в лучшем случае, в полумертвом состоянии находится в мрачном логове террористов… Неужели Хасан заставил меня проделать весь этот путь только для того, чтобы выразить свои сердечные соболезнования?

– Да, я расстроена, – спокойно говорю я, продолжая смотреть ему прямо в глаза.

Он маленькими глотками пьет кофе и внимательно рассматривает меня. Допив кофе, он достает из рукава своей рубашки салфетку и вытирает губы. Потом он кивает.

– Что и говорить, это трагедия для всех людей, чьи невинные дети должны страдать из-за того, что не найдено решение этой проблемы…

Неужели нет других способов найти решение? Неужели для этого нельзя воспользоваться другими средствами борьбы и выбрать другие цели?

– Причина всех несчастий – оккупация и ущемленные права палестинского народа, – продолжает он.

Я ничего не имею против палестинского народа, и я, конечно, против того, чтобы страдали невинные.

Однако один народ все еще подвергается преследованиям. Две тысячи лет евреи испытывают это на себе.

– Сегодня будет осуществлен обмен пленными, – вдруг говорит он, массируя свои культи ладонями.

– А как насчет отца ребенка?

Но он и так уже достаточно сказал. Его лицо ничего не выражает, и он отводит глаза.

– Это все, что известно, – говорит он, глядя куда-то вдаль.

На веранде появляется Крис. Весь его вид выражает нетерпение.

– Мэгги, на минуту. Я должен тебе кое-что сообщить.

– В этом нет необходимости, – говорит Хасан. – Я уже сказал.

Стараясь скрыть свое удивление, Крис снова усаживается в кресло.

– Израильские солдаты уже на пути в Женеву, – продолжает Хасан, и его глаза блестят. – А палестинских мучеников перевозят из Ливана в Израиль, чтобы передать представителям диаспоры.

– Сколько израильтян будет сегодня освобождено? – спрашиваю я.

Я на полпути к заветной цели. От того, что он сообщит мне, зависит вся моя жизнь. Ну пожалуйста, Хасан, только в этот раз, во имя еще одного невинного ребенка!.. Я, конечно, немного кривлю душой. Это в первую очередь нужно мне самой. Я жажду, чтобы мне помогли прийти в себя после всего того, что случилось.

– Шесть израильтян освобождаются в обмен на 1034 палестинца и араба.

– Да, Крис? – спрашиваю я, понижая голос и избегая взгляда Хасана.

– Мне сообщили о том же, – тихо говорит он.

Я не имею возможности возмущаться, и мое молчание можно расценить как согласие.

Хасан снова перебирается в инвалидную коляску, давая понять, что встреча подошла к концу. Морщась от боли, он наконец усаживается и опускает ладони на колеса. Но перед тем, как въехать в дом, он поворачивается.

– Мы не торгаши, мисс Саммерс, – говорит он. – Мы просто сражаемся за нашу родину.