секунды показалось выражение самой простой и обыкновенной детской радости. И тут раздался свисток, возвещавший конец игры.

Нам даже не удалось сравнять счет, но счастье от сознания, что все-таки нет позорной сухой, было велико: тесно обступив игроков, ребята хлопали по плечам, по спинам своих и чужих, что-то кричали, доказывали.

– Еще одну! Отыграться! – вопил Петька, добросовестно исполняя роль «гласа народного».

Гриша внимательно посмотрел на него своими смеющимися глазами:

– Верно, отыграться вам следует. Но нам, понимаешь, уже домой пора.

– Мы приедем еще, – великодушно сказала Таня. – Мы приедем… ну… через выходной.

– Испытания начнутся, – возразил белобрысый.

Я невольно поискал глазами Женю. Она уже стушевалась, и я не сразу заметил позади остальных пионеров ее бледное, почти не разгоряченное игрой большелобое лицо. Но, услышав слова белобрысого паренька, она подняла голову и сказала:

– Конечно, надо дать им отыграться.

– Мы обязаны, как ты не понимаешь! – подхватила Таня, наступая на белобрысого. – Это долг… понимаешь, наш долг, раз мы выиграли!

– Вот что, – предложил я, – надо посидеть перед отъездом, как полагается… и спеть что-нибудь.

Через минуту мы все сидели вокруг гостей – на крыльце, на скамьях, которые притащили ребята, и просто на земле. И тут Таня спросила:

– А какие песни вы знаете?

– Какие песни? «Позабыт-позаброшен», – сказал вдруг Репин, словно нарочно обнажил что-то темное, далеко упрятанное, о чем никто уже не хотел вспоминать.

– Это же беспризорники поют! – удивилась Таня.

– Ты не обращай внимания, это он так… шутит, разве не видишь? – заговорил Саня. – Мы знаем «Наш паровоз летит вперед – в коммуне остановка»…

– А «Красный Веддинг» знаете?

Жуков замялся.

– Красный… чего? – переспросил кто-то.

– Веддинг. Гриша, они не знают, что такое Веддинг!

Тут, видно, чаша не только нашего, но и Гришиного терпения переполнилась. Даже не взглянув на Таню, он легонько взял ее за плечо, словно прикрепляя к одному месту, – сиди, мол, смирно.

– Веддинг – это рабочий район Берлина, – заговорил он, снова мягко, без улыбки в глазах оглядывая ребят. – Вы ведь знаете, в Германии теперь стачки, аресты, расстрелы. А в Веддинге живут самые преданные делу революции люди – рабочие, коммунисты… Давайте споем им, – обратился он к своим, – а вы подхватывайте припев.

Видно, песня была хорошо знакома и любима – пионеры запели дружно. Белобрысый мальчуган сдвинул белые брови и энергично встряхивал головой в такт песне. Отлично пели обе девочки – у Тани оказало сильный и чистый альт, Женя легко и ясно брала самые высокие ноты.

Мои, затихнув, вслушивались в простую суровую мелодию.

На второй раз мои робко, неуверенно стали подтягивать.

– Чай пить, – шепнул мне на ухо неслышно подошедший Саня.

Я и не заметил прежде, в какую минуту он исчез, но его ничто не заставило забыть об обязанностях хозяина и дежурного по столовой.

– Приглашай, – ответил я тоже шепотом.

– Пойдемте в столовую, напьетесь чаю на дорогу, – сказал Саня, выждав, пока затихнет последняя нота песни.

– Чаю так чаю, спасибо. А потом и домой! – ответил Гриша вставая.

Гости и мои вперемешку направились в столовую.

После чая, когда я со своими ребятами провожал пионеров на станцию, Гриша замедлил шаг, придержал меня осторожно за локоть. Мы немного отстали от ребят.

– Скажите, – негромко спросил он, – ваш детский дом как называется?

– Детский дом номер шестьдесят для трудных детей, – ответил я, глядя в его ясные глаза, из которых вдруг исчезла улыбка, уступив место смущению.

– Знаете ли… – Он поперхнулся, откашлялся. – Ведь произошла, так сказать, ошибка. Мы не туда попали. Не к вам, так сказать, ехали…

– Подарки… – начал я, внутренне холодея.

– Нет, нет, конечно! Подарки – это мы урегулируем… Но вообще, конечно, мы всё перепутали. Ну, ничего, это хорошо, что познакомились.