Колышкин, видно, все время стоял за дверью – он приотворил ее и вошел, ступая неуверенно, как по горячей плите.

– Вот, при Семене Афанасьевиче говорю, – продолжал Репин, облизывая пересохшие, потемневшие губы и переводя глаза то на меня, то на Колышкина: – все забудем, и долга никакого нет, и ничего нет… Возьмите деньги, Семен Афанасьевич!

– Возьмите! – откликнулся Михаил.

И я понял: отказываться больше нельзя.

Когда ленинградские пионеры привезли нам в подарок пинг-понг, ребята отнеслись к новой игре недоверчиво: «Подумаешь, дело – шарик по столу гонять! Это для девчонок хорошо…»

Между прочим, я часто замечал: чем меньше люди понимают в спорте, тем решительней судят о нем. Сколько раз я слышал: «Подумаешь, волейбол! Стукнул по мячу – и всё». Или: «Подумаешь, городки! Кинул палку – и всё». И сколько раз я видел: станет такой скептик на площадку, высмеют его за неловкость – и тут-то он поймет, что в каждой игре есть своя техника и тактика и овладеть ею – большое удовольствие. Глядишь – и скептик становится горячим патриотом волейбола, городков или того же пинг-понга. Так было и у нас.

Сначала мы вообще не могли попасть на стол, и вся задача была только в том, чтоб попасть. Когда мы этому научились, выяснилось, что существуют самые разнообразные удары: крученые, резаные, плоские. Потом оказалось, что можно сильно послать мяч или осторожно «укоротить» – положить у самой сетки. Это уже была тактика.

Чем лучше мы играли, тем интересней делалась игра. И вот началась пинг-понговая горячка – болезнь, в те годы очень распространенная. Микроб пинг-понга – маленький белый мячик – овладел нашим воображением. Трудно определить день и час, когда это случилось, но пинг-понгом заболели все. Пинг-понгу посвящали каждую свободную минуту. Ухитрялись играть даже в классах во время перемены, и я, проходя по коридору, слышал сухое цоканье мяча о ракетку. Софья Михайловна или Николай Иванович, приходя на урок, заставали ребят такими красными и вспотевшими, что впору было посылать их к умывальнику. И тогда не я и не кто-нибудь из старших, а Жуков, сам увлекавшийся пинг-понгом так, как было свойственно его страстной, но сдержанной натуре, на общем собрании произнес такую речь:

– Давайте решим, как быть. Все прямо с ума посходили с этим пинг-понгом. (Оживление.) Я не скрываю, я, конечно, тоже. (Смех.) А только как бы у нас головы тоже не стали такими… вроде этих мячиков: легкие, и внутри пусто…

И собрание постановило: играть только после занятий и только когда все уроки сделаны.

Понемногу кое-кто охладел, кое-кому надоело. Осталось несколько человек одержимых, и среди них – Коршунов, Разумов, Репин и Король. Мы не мешали им. Это было для них отдыхом, развлечением, удовольствием и теперь отнимало не так уж много времени.

Разумов оглушал себя пинг-понгом, как глушат себя иные пьяницы вином: чтоб забыться. Он был из тех людей, которые не умеют быть счастливыми. Глядя на него, я вспоминал вычитанные у Тургенева слова старика-дворового: коли человек сам бы себя не поедал, никто бы с ним не сладил. Разумов и впрямь сам себя поедал. Еще недавно он изводился мыслью, что все подозревают его в краже горна. Когда злополучная история с горном наконец разъяснилась, он чувствовал себя счастливым ровно два дня, а на третий снова затосковал, и причина тоски была: где Плетнев? Он мучился всерьез, и я совсем не хочу говорить об этом с иронией. Однако ведь и Король мучился тем, что Плетнев пропал, как в воду канул. Но Король всякий раз, бывая в Ленинграде, наводил справки о приятеле, и Владимир Михайлович, по его просьбе, написал в приемники Москвы, Казани, Самары и других городов запрос, нет ли там Арсения Плетнева. Разумов ничего не пытался сделать, он просто тосковал. И пинг-понг был для него отдушиной.

Очень увлекался игрой Коршунов, и играл он так, что невозможно было смотреть на него без смеха. Пропустив мяч, он прижимал руки к сердцу, хватался за голову и чуть не со слезами в голосе проклинал себя:

– Ой, дурак! Что я наделал! Ну, теперь пропал!

Постепенно стало ясно, что лучше всех играют Репин и Король.

Король был талантлив в игре, именно талантлив. Он стремительно атаковал противника, вырывая у него инициативу, навязывал свою тактику, свой стиль игры. А это уже – залог победы. Притом Король играл разнообразно. Он поражал неожиданными приемами: противник никогда не получал мяча туда, где ждал его. Король нападал справа, слева, справа, слева, но стоило противнику привыкнуть к этому, вообразить, что он понял тактику Короля, – и он получал короткий резаный мяч у сетки в ту самую минуту, когда ждал сильного, длинного удара. Ребята часто хлопали Королю – что и говорить, играл он здорово. Но иногда он от горячности срывался. А вот Репин не срывался никогда. Он играл не так блестяще, как Король, больше защищался, чем нападал, сильно бил только с верных мячей – точность и выдержка были его главным оружием.

Однажды, наблюдая за методичной игрой Репина, Король не стерпел:

– Чем так играть, я бы лучше удавился!

– А ты выиграй! – холодно ответил Репин.

– Правда, сыграйте! – вмешался Николай Иванович. – Вы оба – лучшие игроки, а никогда друг с другом не играли. Померились бы силами, ведь интересно!

В комнате стало тихо. Репин с независимым видом подкидывал и ловил ракетку. Король пожал плечами:

– А мне что? Можно.

Да, это было интересно. Они кинулись в игру со злостью, точно в драку. Играли с переменным успехом, но чаще выигрывал Репин: выручало самообладание.

Ребята стали собираться в клуб, как на спектакль. Теперь уж никто не просил Короля и Репина сразиться. Они сами молча брали ракетки, разыгрывали мяч – и начинали. Судил обычно Разумов, и судил пристрастно – в пользу Короля, но стоило Дмитрию это заметить, как он кидал на приятеля такой испепеляющий взгляд, что тот мигом обретал необходимое судье беспристрастие.