– Конечно, – сказал он. – Мои обязанности позволяют мне ненадолго отлучиться.

По крайней мере, на этот раз нет нужды облачаться в парадную форму. Не надо требовать лучшие шелковые чулки и башмаки с пряжками. Захват «Нативидада» будет говорить за него красноречивей, чем любая шпага с золотой рукоятью.

Только отдавая последние приказания Бушу, Хорнблауэр вспомнил, что победа дает ему достаточные основания не пороть заблудших Дженкинса с Пулом и не объявлять выговор Гэлбрейту. Это, во всяком случае, большое облегчение. Эта мысль помогла развеять депрессию, обычно накатывавшую на него после каждой победы. Эта мысль подбадривала его, когда он садился на низкорослую лошадку, ехал мимо зловонных, сваленных в кучи потрохов, мимо столбов с привязанными к ним мертвецами, к дому Эль Супремо.

Эль Супремо восседал на помосте под балдахином, так, словно просидел неподвижно четыре дня (казалось – месяц) с их последней встречи.

– Вы исполнили мою волю, капитан? – были его первые слова.

– Этой ночью я захватил «Нативидад», – сказал Хорнблауэр.

– И ваши запасы, насколько я понял, укомплектованы?

– Да.

– Значит, – сказал Эль Супремо, – вы сделали, что я хотел. Так я говорил с самого начала.

Перед лицом столь безграничной самоуверенности возражать было невозможно.

– Сегодня после полудня, – сказал Эль Супремо, – я приступлю к исполнению моих планов по захвату города Эль Сальвадор и человека, который называет себя главнокомандующим Никарагуа.

– Да? – сказал Хорнблауэр.

– Здесь есть некоторые сложности, капитан. Вам, вероятно, известно, что дороги между этим местом и Эль Сальвадором не так хороши, как дорогам надлежит быть. На одном отрезке тропа состоит из ста двадцати семи ступеней, вырубленных в лаве между двумя расселинами. По ней тяжело пройти мулу, не говоря уже о лошади, а злонамеренная личность, вооруженная ружьем, способна причинить большой ущерб.

– Представляю, – сказал Хорнблауэр.

– Однако, – продолжал Эль Супремо, – от порта Ла Либертад до Эль Сальвадора всего лишь десять миль по хорошей дороге. Сегодня после полудня я с пятьюстами людьми на двух кораблях выйду к Ла Либертаду. До него меньше ста миль, и я буду там завтра на заре. Завтра вечером я буду ужинать в Эль Сальвадоре.

– Кхе-хм, – сказал Хорнблауэр. Он ломал себе голову, как бы получше изложить те затруднения, которые он видел.

– Вы ведь убили очень мало из команды «Нативидада», капитан? – спросил Эль Супремо, вплотную подходя к одному из тревоживших Хорнблауэра вопросов.

– Одиннадцать убитых, – сказал Хорнблауэр, – и восемнадцать раненных, из которых четверо скорее всего не выживут.

– Значит, осталось достаточно, чтоб управлять судном?

– Вполне, сеньор, если…

– Это мне и нужно. Да, капитан, простые смертные, обращаясь ко мне, не употребляют слово «сеньор». Оно недостаточно почтительно. Я – Эль Супремо.

Хорнблауэр в ответ мог только поклониться. Удивительные манеры Эль Супремо были, как каменная стена.

– Офицеры, ответственные за судовождение, еще живы? – продолжал Эль Супремо.

– Да, – сказал Хорнблауэр и, поскольку предвидел впереди трудности и желал свести их к минимуму, добавил:

– Супремо.

– Тогда, – сказал Эль Супремо, – я беру «Нативидад» к себе на службу. Я убью строевых офицеров и заменю их собственными. Остальные вместе с простыми матросами будут служить мне.

В том, что говорил Эль Супремо, не было ничего принципиально невозможного. Испанский флот, действуя, как и во всем по-старинке, поддерживал строгое разделение (в английском флоте почти исчезнувшее) между офицерами, которые ведут судно и теми господами, которые им командуют. И Хорнблауэр не сомневался, что выберут матросы и штурманы из двух зол: мучительная смерть или служба Эль Супремо.

Нельзя отрицать, что в предложении Эль Супремо много разумного: перевезти пятьсот человек на «Лидии» было бы трудновато; одна «Лидия» не смогла бы приглядывать за всем тысячемильным побережьем – два корабля доставят противнику более чем двойные неприятности. Однако передать «Нативидад» повстанцам значит вступить с Лордами Адмиралтейства в бесконечную и скорее всего безуспешную тяжбу о призовых деньгах. И он не может со спокойной совестью предать испанских офицеров на уготованную им казнь. Думать надо быстро.

– «Нативидад» – трофей моего короля, – сказал он. – Возможно, король будет недоволен, если я его уступлю.

– Он конечно будет недоволен, если узнает, что вы отказали мне, – сказал Эль Супремо. Брови его сошлись, и Хорнблауэр услышал позади шумное дыхание Эрнандеса. – Я и прежде замечал, капитан, что ваше поведение в моем присутствии граничит с непочтением, извинительном лишь в чужестранце.

Хорнблауэр лихорадочно соображал. Еще немного сопротивления с его стороны, и этот безумец прикажет его казнить, после чего «Лидия» уж наверняка не станет сражаться на стороне Эль Супремо. Это и впрямь будет крайне затруднительное положение. «Лидия», не имея друзей ни среди повстанцев, ни среди правительственных сил, скорее всего вовсе не доберется до дома – особенно под командованием неизобретательного Буша. Англия потеряет отличный фрегат и упустит отличную возможность. Придется пожертвовать призовыми деньгами, той тысячей фунтов, которой он намеревался поразить Марию. Но жизнь пленникам надо сохранить любой ценой.

– Несомненно, винить надо мое чужеземное воспитание, Супремо, – сказал он. – Мне трудно передать на чужом языке все необходимые оттенки смысла. Как можно заподозрить, что я питаю недостаточное почтение к Эль Супремо?

Эль Супремо кивнул. Занятно было видеть, что безумец, уверенный в своем всемогуществе, в реальной жизни склонен принимать за чистую монету самую грубую лесть.

– Корабль – ваш, Супремо, – продолжал Хорнблауэр. – Он был вашим с той минуты, как мои люди ступили на его палубу. И в будущем, когда огромная армада под водительством Эль Супремо будет бороздить Тихий океан, я желал бы только, чтоб помнили: первый корабль этого флота был отбит у испанцев капитаном Хорнблауэром по приказу Эль Супремо.

Эль Супремо снова кивнул, потом повернулся к Эрнандесу.

– Генерал, – сказал он, – подготовьтесь к погрузке на корабли пятисот человек в полдень. Я отбываю с ними. Вы тоже.

Эрнандес отвесил поклон и удалился; легко было видеть, что подчиненные не дают Эль Супремо поводов усомниться в своей божественной сущности. Он не знает, что такое непочтительность или нерадение. Малейший его приказ, касается он тысячи свиней или пятисот человек, исполняют мгновенно. Хорнблауэр тут же сделал следующий ход.

– «Лидии» ли, – спросил он, – уготована честь доставить Эль Супремо в Ла Либертад? Моя команда высоко оценит это отличие.

– Несомненно, – сказал Эль Супремо.

– Я почти не осмеливаюсь попросить об этом, – сказал Хорнблауэр, – но можем ли мы с моими офицерами надеяться, что вы отобедаете с нами перед отплытием?

Эль Супремо немного поразмыслил.

– Да, – сказал он, и Хорнблауэр подавил едва не вырвавшийся у его вздох облегчения. Залучив Эль Супремо на борт «Лидии», он будет разговаривать с ним более уверенно.

Эль Супремо хлопнул в ладоши, и тут же, словно сработал часовой механизм, стук в окованную бронзой дверь возвестил о появлении темнокожего мажордома. Ему было односложно приказано перевезти