такое, чего не было ни разу в жизни.

Она первой вышла из института. Встала под голым, с обрубленными сучьями, тополем. Дул тугой мокрый ветер. Срывая с дерева ржавые листья, он с размаху клеил их на стершиеся плиты, на круглые булыжники.

Подняв узенький воротник жакетки, Вера ждала. Мимо шли курсистки. Проехала дама верхом на высоком игреневом коне; громадная шляпа покачивалась в такт его шагам. Дама стрельнула взглядом из- под шляпы на франтоватого юнкера. Тот сдвинул фуражку на затылок и пошел, улыбаясь.

Ждать было тяжело. Замерзли ноги. Вера стала считать прохожих. Если пройдет двадцать человек и Ариадна не появится, она отправится в институт и погреется там хотя бы две-три минутки, а то вовсе закоченели пальцы.

Просеменила старуха со сворой комнатных собачек, маленьких, пучеглазых, со свирепыми мордочками. Прошло двадцать и тридцать прохожих, а она ждала и ждала, считая плиты тротуара, падающие листья, количество шагов от тополя до крыльца института...

Ариадна подошла совсем неожиданно, с другой стороны улицы.

— Это не так сложно, — сказала она. — Ты должна сходить в воскресенье в тюрьму «Кресты» и отнести передачу своему «жениху».

Ариадна передала ей перечеркнутую крест-накрест глинисто-бурыми ляписовыми полосками почтовую открытку. Неведомый Вере Тимофей писал о том, что он жив-здоров, поздравлял кого-то с днем ангела. К нему и предстояло идти, с белым цветком на лацкане жакетки. По этому цветку Тимофей узнает ее.

Уже вечером в субботу Вера затвердила наизусть, что «жених» родился в Воронежской губернии, старше ее на четыре года, окончил гимназию.

Хотя Ариадна успокаивала, что все пройдет хорошо, — главное, не тушеваться, — томящее беспокойство мучило ее всю дорогу.

«А вдруг я не смогу сказать так, как надо? Ведь он жених. Значит, надо обращаться к нему, как к жениху. Но как сказать? Как сказать, если мне не приходилось так говорить ни разу в жизни? Невеста... Я невеста... Тимоша, здравствуй, как ты похудел!»

Нет, так нельзя.

«Ах, Тимофей, дорогой, наконец-то я тебя увидела!» — мысленно повторяла она, и ей не нравились эти слова, казались неестественными.

— Эй, не зевай! — весело рыкнул откуда-то сверху бородатый лихач. Переходя улицу, Вера чуть не попала под его рысака.

Она остановилась и перевела дыхание. «Нет, так нельзя. Надо быть спокойнее, и только. Как в спектакле: когда волнуешься, всегда забываются слова. А там будут «зрители», они внимательно слушают, что говорят «актеры».

Тимофей представлялся ей высоким, плечистым, с круглым лицом, похожим на «француза», виденного в трамвае, дерзким и веселым. Ему несла она купленную в лавке черную рубашку-косоворотку, присланные из Вятки сдобные сухари.

Вот серая плоская стена тюрьмы. Она уронила на мостовую лиловую угловатую тень, жадно отгородив ею половину улицы. Вере казалось, что люди боятся ходить здесь по теневой стороне. А ей надо перейти по этой тени к каменной подкове ворот, около которых, рядом с полосатой будкой, каменеет часовой.

С грохотом пронеслась мимо и замерла у ворот тюремная карета — черный глухой ящик. У Веры быстро заколотилось сердце, но она двинулась к будке.

Рябой стражник взял пропуск, внимательно посмотрел на нее.

Капканный лязг дверей — и Вера шагнула в погребную прохладу тюрьмы. Ей показалось, что здесь и воздух, как в подвале, застойный и влажный. Гулкие шаги отдавались эхом. «Только бы не было ошибки. Если выйдут двое заключенных и она не узнает, который из них Тимофей, — будет провал. Тогда начнут допрашивать», — подумала она, но усилием воли прервала эти мысли. «Ведь он меня узнает по цветку».

В широкую серую комнату свиданий, рассеченную надвое проволочной двойной решеткой, вышел один. Растерянно улыбаясь, он ввалившимися черными глазами нашел Веру и подошел с той стороны решетки.

— Тима, здравствуй! — словно шагнув в прорубь, воскликнула она дрогнувшим голосом. — Как ты изменился. Мне кажется, что мы с тобой не виделись целых три года. У тебя даже бородка выросла...

Тюремщик, заложив руки за спину, бесшумно ходил в войлочных туфлях по бетонному полу и монотонно повторял, о чем нельзя говорить.

Тимофей смотрел на нее тоскующими глазами, называл Верочкой и спрашивал, спрашивал. Она отвечала, вплетая в свои фразы то, что просила передать Ариадна.

— Свидание окончено! — буркнул тюремщик и щелкнул крышкой часов. Вера опомнилась только на другой стороне улицы, почувствовав, что вступила в радостную лимонно-желтую полосу солнечного света.

Она впервые в жизни побывала в тюрьме. Но не страх остался после этого, а томящее, как жажда, желание жить, как Тимофей, как Ариадна.

Мать писала о белой зиме, а здесь Вера никак не могла дождаться первого снега, хотя уже давно ходила в теплом пальто.

И вот он выпал, легкий, сухой. Улегся прочно, видимо, на всю зиму. Как бы встречая его, вверху, над Вериной комнатой, кто-то заиграл «Тройку» из «Времен года». Захотелось сыграть что-нибудь радостное, как первый снег.

В комнату вдруг ворвалась Ариадна, пунцовая, принесшая с собой морозный воздух. От всей ее статной фигуры веяло здоровьем, уверенностью.

— Бедная моя смугляночка, ты сидишь взаперти?

— Да, добрая фея. Злой волшебник закрыл меня, — принимая игру, ответила Вера.

— Пойдем со мной, смуглянка, золотая карета ждет тебя внизу. Одевайся быстрее!

Не зная, что хочет от нее Ариадна, Вера быстро накинула пальто и, поправив перед зеркалом шляпку, выбежала на улицу следом за Петенко.

— Куда мы?

— На вечеринку. Ты ведь не бывала еще на студенческих вечеринках?

— Нет, не была, — чувствуя прилив необъяснимого восторга, ответила Вера.

Чисто и радостно скрипел под каблуками снег, звонкой цыганской серьгой покатилась сосулька, даже звуки трамваев казались мелодичными. Запыхавшиеся девушки остановились на полутемной лестничной площадке. Круглое, как пароходный иллюминатор, окно было синее. Через него падал призрачный лунный свет.

Ариадна ударила кулачком в обитую клеенкой дверь.

Слышались шум голосов и пение, но никто не открывал им. Снизу быстро взбежал и остановился за ними человек в меховой шапке.

— Не открывают? — спросил он.

— Не слышат, — ответила Ариадна, сторонясь.

Человек прошел к дверям и начал бить в них ногой.

— Вот так слышнее?

Действительно, так оказалось слышнее. Высокий тонкий юноша в пенсне, тот самый, который выступал на собрании, а потом спорил в столовой, впустил их в прихожую, завешанную шинелями, пальто, студенческими фуражками и шапками. В прихожей пахло духами, табаком, самоварным чадом. Вера чувствовала легкое радостное волнение. Эта вечеринка была явно не простой... раз пришел сюда этот студент.

Только в прихожей Вера разглядела, что в дверь стучал «француз»... Вера от волнения запуталась в рукаве, когда он помогал ей снимать пальто, поблагодарила, как гимназистка, застенчивым шепотом и чуть не сделала реверанс. Рассердилась на себя. Недовольно рассматривая в зеркале свое растерянное, залитое румянцем лицо, спросила Ариадну:

— Я не очень красная?