самомнения и от бесовской прелести. Одному из святых, мужу ведущему, сказано: ничто не может так избавлять монаха от беса гордыни и споспешествовать ему в сохранении целомудрия при разжжении блудной страсти, как то, чтобы посещать ему лежащих на ложах своих и одержимых скорбию плоти.
Велико ангельское дело безмолвия, когда ради потребности смирения присоединит к себе таковую рассудительность. Ибо когда бываем окрадываемы и расхищаемы, и сами не знаем. Сказал я это, братия, не для того, чтобы вознерадеть нам о деле безмолвия и пренебречь им. Ибо везде убеждаем к безмолвию, и теперь не оказываемся противоречащими словам своим. Из сказанного нами никто да не берет и не выводит чего–либо отдельно и, отложив в сторону все прочее, да не удерживает неразумно это одно в руках своих. Помню, во многих местах давал я такой совет, что, если кому и случится в келии своей быть совершенно праздным, то, по нужде немощи нашей, постигающей нас от сего, не должно помышлять о совершенном выходе из келии и внешнее делание почитать лучшим делания келейного. Совершенным же выходом назвал я не то, если временем встретится нам необходимое дело выйти на несколько недель и в продолжение оных приобрести упокоение и жизнь ближнего, и ты стал бы называть это праздностию и признавать бездействием, но если думает кто о себе, что он совершен, и пребыванием своим пред Богом и удалением своим от всего видимого выше всех живущих здесь, и по этому благовидному предлогу станет отказываться и от сего. Велико есть делание рассудительности в том, что совершается под руководством Божиим. И Бог, по милости Своей, дарует нам исполнить слово Его, какое изрек Он, сказав:
Еще писал ты в послании своем, что монах, желающий возлюбить Бога паче всего, обязан иметь попечение о чистоте души своей. И сказал ты прекрасно, если имеешь достаточные на то силы. А поелику говоришь еще, что душа не имеет дерзновения в молитве, как не препобедившая еще страстей, то представляется мне в том и другом противоречие, хотя я и невежда. Ибо если душа не препобедила страстей, то как ей иметь попечение о чистоте? И поелику правилом духовной правды не повелено ей этого, когда не препобедила своих страстей, то значит, домогаешься ты того, что выше ее. Ибо не из того, чего вожделевает человек, познается, что он любит; но из того, что любит, делается заключение о том, чего вожделевает: любовь естественно предшествует вожделению. (Чего не возлюбит человек, того не будет и вожделевать.) Страсти суть дверь, заключенная пред лицем чистоты. Если не отворит кто этой заключенной двери, то не войдет он в непорочную и чистую область сердца. И сказанное тобою, что душа не имеет дерзновения в час молитвы, сказано справедливо. Ибо дерзновение выше не только страстей, но и чистоты. И скажу тебе, какой бывает порядок этого преемства: терпение с принуждением себе борется со страстями за чистоту. Поэтому если душа препобедит страсти, то приобретает чистоту; а истинная чистота делает, что ум приобретает дерзновение в час молитвы.
Ужели же подвергнемся укоризне, в молитве прося этой душевной чистоты, о которой теперь речь, и делом гордости и самомнения бывает наше прошение, если просим у Бога того, что предписывают нам Божественное Писание и отцы наши и для чего монах идет в отшельничество? Но думаю, святый, что как сын не сомневается в отце своем и не просит у него такими словами: «Научи меня искусству» или: «Дай мне что–нибудь», так неприлично монаху рассуждать и просить у Бога: «Дай мне то и то». Ибо знает, что промышление Божие о нас выше того, какое бывает у отца о сыне. И потому прилично нам, наконец, смириться, плакать о тех причинах согрешений, которые вне нашей воли, соделаны ли оные помыслом или самым делом, и с сокрушенным сердцем говорить словами мытаря:
Какое же это царство души? Как больной не говорит отцу: «Сделай меня царем», — но прилагает сперва попечение о недуге своем, и по совершенном выздоровлении царство отца его само собою делается его царством, так и грешник, принося покаяние, получая здравие души своей, входит со Отцом в область чистого естества и царствует во славе Отца своего.
Припомним, как святой апостол Павел описывает свои прегрешения и душу свою ставит на самом последнем и низшем месте, говоря:
Посему умоляю тебя, святый, да не входит тебе и на помысл это, но паче всего приобрети терпение для всего, что ни бывает с тобою. И в великом смирении и в сокрушении сердца о том, что в нас, и о помыслах наших, будем просить отпущения грехов своих и душевного смирения.
Одним из святых написано: «Кто не почитает себя грешником, того молитва не приемлется Господом». Если же скажешь, что некоторые отцы писали о том, что такое душевная чистота, что такое здравие, что такое бесстрастие, что такое созерцание, то писали не с тем, чтобы нам с ожиданием домогаться этого прежде времени; ибо написано, что
Еще писал ты в послании своем, что возлюбила душа твоя любовь к Богу, но не достиг ты любви, хотя имеешь великое вожделение любить, а сверх того, вожделенно для тебя пустынное отшельничество. И сим показал ты, что положено в тебе начало сердечной чистоты и что памятование о Боге прилежно разжигается и возгревается в сердце твоем. И это — великое дело, если справедливо; но не желал бы я, чтобы писал ты это, потому что не к одной принадлежит это степени. Если же сказал это для вопроса, то и вопрос требовал иного порядка. Ибо кто говорит, что душа его не имеет еще дерзновения в молитве, потому что не препобедила страстей, тот смеет ли сказать, что душа его возлюбила любовь к Богу? Нет способа возбудиться в душе Божественной любви, вослед которой таинственно течешь ты в отшельничестве, если она не препобедила страстей. Ты же сказал, что душа твоя не препобедила страстей и возлюбила любовь к Богу; и в этом нет порядка. Кто говорит, что не препобедил страстей и возлюбил любовь к Богу, — о том не знаю, что он говорит.