поддержать, успокоить и поощрить каждого, особенно если Он обретает тех, кто переносит даже малое страдание и печаль о том, чтобы грехи их были [прощены] и кто опечален малой степенью [своей правед] ности, которая похищается у них время от времени при борьбе со страстями и с грехом.[1414] Пользуясь даже такими малыми средствами, как эти, хочет Он сделать их наследниками Царства Небесного и привести их беспрепятственно в радость Его.
18. Ибо Богу, Спасителю нашему, слава во Христе Иисусе, Уповании нашем, вместе с поклонением и честью в обоих мирах, которые Он сотворил для нашего упражнения и наслаждения,[1415] во веки веков. Аминь.
1. Остережемся в душах наших, возлюбленные, и поймем, что, хотя геенна и подлежит ограничению, весьма страшен вкус пребывания в ней,[1417] и за пределами нашего познания — степень страдания в ней. Тем более устремимся к тому, чтобы вкушать любовь Божию через постоянную мысль о Нем и избежать опыта геенны, <который происходит> от небрежения. Остережемся растрачивания <себя> на многое и праздности в нашем сосредоточенном <образе жизни>, чтобы, избегая как пустых тайных бесед, так и явной праздности, мы получили ощущение тех милостей в самих себе. О богатстве хорошо, чтобы говорил богатый, и о чине свободы должен говорить тот, кто ей обладает; о Боге же должен говорить тот, кто удостоился Бога благодаря своей добродетели. Но тому, чьи действия являются обвинителями против него самого и чья совесть обличает его самого, ненавистно даже и говорить о благе — особенно если он говорит не в обличение самому себе, а как уверенный в <собственной> праведности.[1418] Хорошо и прилично рассуждать о величии благости Божией, о тайнах Его милостей, являемых действиями Его, — <милостей>, хотя и сокровенных, однако же раскрывающихся благодаря их внешним проявлениям в мире, — но для людей низменных и повинных[1419] стыдно даже дерзать <говорить> на эти темы. […] для каждого хорошо, когда он говорит. Красота истины подходит к прекрасным устам. «Святое соответствует святому в полноте их; огонь ожидает огня, и благоговейному сердцу — хранить в святости красоты Божии».[1420] Что же до нас, низменных, то как дерзнем мы уверенно <говорить> о собеседованиях, относящихся к чину детей? Даже когда мы будем подходить к этому с милостью, наше грешное сердце может наполниться прозрением, но также и стыдом. Огонь святилища не мог вынести тех, кто не принадлежал к колену священников.[1421]
2. Украшай себя добродетелью, о <человек> слабый, дабы позволено было тебе священнодействовать Богу в доме таинств и дабы ты был помазан Духом во освящение благодаря обилию чистоты, которой ты украшен в служении своих внешних членов и в сокровенности сердца своего. Изобрази в душе своей образ прообразовательной скинии — вовне и внутри. В чувствах своих собери собрания добродетели, и в сердце своем священнодействуй Богу чистую жертву; соверши примирительную жертву о грехах тех, кто вовне,[1422] по причине их привязанности к тому, из–за чего впадают они в заблуждение. И вместо золотой крышки[1423] поверх Ковчега помести в сердце созерцание тайн Спасителя своего, ибо через это откроется тебе Бог в откровениях дивных — даже больше, чем посредством того, что было лишь прообразом настоящих тайн.[1424] Ибо там Он[1425] открывал <тайну> первосвященнику посредством слова и вид
Ниже мы попытаемся кратко осветить наиболее характерные богословские, аскетические и мистические темы преп. Исаака. В своем изложении мы будем исходить как из переведенных нами новооткрытых текстов 2–го тома, так и из «Слов подвижнических».
Тема любви Божией является абсолютно центральной в богословском творчестве преп. Исаака: это лейтмотив всех его произведений. Бог, по преп. Исааку, есть прежде всего любовь; каждое Его действие исполнено любви. По любви Бог сотворил вселенную; по любви Бог непрестанно заботится о ней и о каждом живом существе. Бог равно любит праведников и грешников, ангелов и демонов, друзей истины и врагов истины. В любви Божией нет «больше» или «меньше», нет «раньше» или «позже»: Он никого не предпочитает, никого не отвергает. Бог не воздает злом за зло; идея мздовоздаяния абсолютно чужда Ему; если Бог наказывает человека, то с благой целью. Любовь Божия к человеку не уменьшается в результате грехов последнего. Милосердие Бога безмерно превышает всякое человеческое представление о Его правосудии или справедливости: «Как песчинка не уравновешивает большое количество золота, так требования правосудия Божия не выдерживают равновесия в сравнении с милосердием Божиим. Что горсть песка, брошенная в великое море, то прегрешения всякой плоти в сравнении с Промыслом и милостью Божией. И как источник, изобилующий водою, не заграждается горсткой пыли, так милосердие Создателя не побеждается пороками тварей».[1427]
Преп. Исаак Сирин принадлежал к «Церкви Востока»,[1428] которая отвергала III и последующие Вселенские Соборы. Главным авторитетом в области христологии в этой Церкви считался Феодор Мопсуестийский, которого называли «Блаженным Толкователем»; Диодор Тарсийский также пользовался популярностью. Диодор и Феодор были представителями того направления в христологии, которое впоследствии отождествили с несторианством.[1429] Они предлагали следующее терминологическое выражение соединения божественной и человеческой природ в Иисусе Христе: Бог Слово «воспринял» человека Иисуса; безначальное Слово Божие «вселилось» в рожденного от Девы человека Иисуса; Слово жило во Христе, как в храме; Оно облеклось в человеческую природу, как в одежду. Проводится, таким образом, резкая грань между божественной и человеческой природами. Во время земной жизни Христа обе природы — божественная и человеческая — сохраняли свои характерные черты, однако Христос как личность остался неделимым: в нашем поклонении Христу мы объединяем две природы и поклоняемся не двум сынам, но одному Христу — Богу и Человеку.
Преп. Исаак Сирин не писал специальных христологических трактатов, однако те тексты, в которых христологическая тема затрагивается (Беседы 5–я и 11–я из 2–го тома), позволяют говорить о том, что он в целом следовал традиционной для его Церкви христологии. Он, в частности, использовал терминологию «добровольного вселения» Божества в человеческую природу, терминологию «храма» и «одежды». Тем не менее, в богословском мышлении преп. Исаака образ Христа не раздваивается: преп. Исаак воспринимает Иисуса как Бога в человеческом облике.[1430] Более того, он говорит о преодолении преграды между человеком и Богом, между тварным миром и нетварным Богом благодаря Боговоплощению: «Мир смешался с Богом, и творение с Творцом сделались едино!»
