сотрудник СД выходил из церкви. Но в этом пункте я бы не позволил заставить меня. Хотя бы потому, что долго был всерьез связан с церковью, хотя бы потому, что мой отец долгие годы был пресвитером евангелической общины в Линце и я не хотел огорчать старика отца. И тогда я решил - именно в те годы, когда читал в СД все эти научно-религиозные книги, - решил: это дело я должен основательно обдумать. Кроме того, в 1935 г. я венчался в церкви, хоть меня от этого и отговаривали. Не запрещали, но подтрунивали над этим. Моя жена не согласилась бы идти замуж иначе, как в церковном браке, - ведь она происходит из старой, да, из старой крестьянской семьи убежденных католиков.

ЛЕСС. Что же тогда было причиной вашего ухода?

ЭЙХМАН. Я все больше приходил к убеждению, что Бог не может быть так мелочен, как это говорится в историях, записанных в Библии. Я решил, что нашел свой собственный путь. Я читал у Шопенгауэра, что путь веры безусловно надежнее, а путь свободы от веры опасен, и на нем, подумал я, ты всегда будешь только сам за себя. И я решил для себя: Бог, в которого я верю, больше, чем Бог христиан. Ибо я верю в сильного, огромного Бога, который создал мироздание и приводит его в движение. Это было без чьего-либо влияния - жена долго меня от этого удерживала, но я перестал говорить об этом дома, как вообще ничего не рассказывал дома жене про службу. И в 1937 г. я пошел в суд и оформил уход из церкви.

ЛЕСС. Вы вступали в 'немецкую церковь'?

ЭЙХМАН. Нет. Я тогда вышел из церкви по собственному решению, а не потому, что следовал какой-то моде или по принуждению, и не вступал больше ни в какую другую.

ЛЕСС. В вашем личном деле указана религия - 'верующий'. Это не относится к немецкой церкви?

ЭЙХМАН. Каждый, кто покидал церковь, называл себя в то время верующим, потому что должен был как-то назвать.

ЛЕТОПИСЕЦ. 'Немецкой церкви' никогда не было, правда, в евангелической церкви существовало согласие 'немецких христиан'. Известно также возникшее позже 'Немецкое движение верующих', ответвление преимущественно пантеистического толка; число его приверженцев никогда не было значительным. Поскольку партия, в соответствии со своей программой, стояла 'на позициях позитивного христианства' и неизменно обрушивалась в своей пропаганде на интеллектуалов-атеистов и безбожных марксистов, называть себя неверующим считалось предосудительным.

ЛЕСС. Вы были верным, безоговорочно преданным эсэсовцем?

ЭЙХМАН. Да. Позволю себе сказать, что я исполнял приказы, которые получал, беспрекословно, согласно присяге. И в первые годы у меня не возникало никаких - ни малейших конфликтов. Я сидел за письменным столом и делал свою работу. Эта преданность - внутренняя преданность - была поколеблена, когда эта... когда эта... этот... этот метод так называемого решения еврейского вопроса - ну, когда... когда начались газовые камеры... и расстрелы тоже. Я не скрывал этого и сказал - я думаю, что я вправе так говорить, - сказал моему шефу, группенфюреру Мюллеру... я сказал, что это... этого я себе не представлял, никто из нас, наверное, такого не представлял себе, ведь это не политическое решение... И ведь до сих пор всегда... всегда одобрялось... Но ведь это не политическое решение. И тогда я...

ЛЕСС. Каким образом вы высказали ваше мнение?

ЭЙХМАН. Вот этой фразой, как я только что сказал, это я сказал ему, когда вернулся из Минска и сам все это видел. И про все эти дела я ему сказал тогда.

ЛЕСС. Ваше отношение к национал-социалистическому мировоззрению было безоговорочным?

ЭЙХМАН. И да, и нет. Я хочу сказать, что в годы... в первые годы я об этом не задумывался, о национал-социалистическом мировоззрении и такого рода вещах. В первые годы главным для меня было, как я уже говорил, работа и хлеб для семи миллионов безработных, автострады, борьба против Версаля - в этом мое отношение было безоговорочным. И потом, уже в воинской части - ведь в конце концов, я был в армии - мне это нравилось сначала, пока я не захотел уйти в промышленность, в частную фирму, а вместо этого попал за письменный стол. И за этой канцелярской работой, господин капитан, моего мнения, во- первых, не спрашивали, а во-вторых, я не думал о безоговорочном признании, безоговорочной преданности, потому что там занимались своим... своими... своим делом.

ЛЕСС. Вы были, следовательно, убежденным национал-социалистом, преданным эсэсовцем, следовали присяге, которую приняли. Как вы объясните теперь ваше утверждение, будто никогда не испытывали ненависти к евреям и никогда не были антисемитом?

ЭЙХМАН. Всё так, господин капитан, я, вероятно, еще раньше вступил бы в конфликт, если бы, например, оказался не в 1-м батальоне СС в Дахау, в австрийском СС. Если бы меня тогда послали во внутреннюю охрану концлагеря, за колючую проволоку... А раз я долгое время ко всем таким делам не имел вообще никакого касательства, то и мыслей у меня таких не было. Мне незачем было об этом думать.

ЛЕСС. Но ведь ваша позиция должна была быть также юдофобской. Это же было предписано. Ведь большая часть программы была посвящена евреям.

ЭЙХМАН. Но не в первое время, господин капитан. В первое время решение еврейского вопроса вовсе не было самым важным. Нас, в Австрии, интересовала работа, и хлеб, и свобода - выбраться из кабалы.

ЛЕСС. Разве ненависть к евреям не проходила красной нитью через книгу Гитлера 'Майн кампф'?

ЭЙХМАН. Возможно. Я ведь сказал: я никогда не вчитывался в нее, никогда не читал до конца, она была мне не нужна. Что там была ненависть к евреям, это понятно, господин капитан. Но ведь в то время в НСДАП было немало людей, состоявших в свойстве или породнившихся с евреями. Мне лично был известен шарфюрер СС, который был евреем.

ЛЕСС. Как его фамилия?

ЭЙХМАН. Я не знаю. Во всяком случае, он пришел ко мне - в один прекрасный день, в Берлине - и спросил, как ему быть. Он был обершарфюрером во времена борьбы за власть, и я ему сказал: ну уж тут я тоже ничем не могу помочь. Могу только сказать - поезжайте в Швейцарию или еще куда-нибудь, потому что здесь неладно; нехорошо, если вы останетесь, это не пройдет. Тогда он попросил, не могу ли я назвать ему пограничный переход из Австрии в Швейцарию, где бы он мог быть уверен, что его не задержат без документов. И я распорядился, чтобы такого-то, имярек, пропустили беспрепятственно. Я заимствовал такую практику у департамента VI, который часто переправлял своих агентов подобным образом. И я воспользовался этим способом.

ЛЕСС. Разве вы не должны были как верный эсэсовец заявить об этом?

ЭЙХМАН. Должен был. Я не должен был также отправлять за границу мою собственную двоюродную сестру, не имел права молчать, когда еще другие, не евреи, уезжали в Венгрию. Мне казалось - извините, пожалуйста, если уж я скажу, что я сам думаю, - что это ни к чему, это чересчур: еще и докладывать обо всех мелких делах, которые я делал так, между прочим. Еще, например, я выпустил из Вены за границу супругов-евреев. Ради моего дяди, который напомнил, что помог мне когда-то устроиться в компанию 'Вакуум ойл' и что там я видел только хорошее, несмотря на то что директор Топпер был еврей и его заместитель Вайс тоже, а может быть, и директор отделения в Линце - Каннхойзер, а зальцбургский директор Блум - уж точно.

ЛЕСС. Вы помните фамилию той еврейской семьи?

ЭЙХМАН. Не знаю... Нет, не помню.

ЛЕСС. Вы рассказывали, что после поездки в Палестину написали подробный отчет вашим начальникам.

ЭЙХМАН. Я теперь уже не могу вспомнить, о чем тогда писал, потому что когда меня в Израиль, т.е. в тогдашнюю Палестину, не пустили, то ведь задание утратило смысл. И, кажется, не я писал отчет... да-да, писал отчет не я, а Хаген, мой начальник. Я теперь припоминаю. Я не писал отчета, его написал Хаген.

ЛЕСС. Если его написал Хаген...

ЭЙХМАН. ...то и я, наверное, его подписал. Да!

ЛЕСС. Вы также рассказывали, что симпатизировали больше евреям, чем арабам. Это верно?

ЭЙХМАН. Это верно. И в Хайфе, когда я поехал на гору Кармель, я не взял водителя араба - я нанял еврея.

ЛЕСС. И эта симпатия нашла отражение в вашем отчете?

ЭЙХМАН. Этого я не могу припомнить, господин капитан. Но вполне возможно, потому что я всегда