днем; там мы обедали, потом у нас был 'мертвый час', уроки готовили там же, в школе; много занимались спортом. Дух этой школы сохранился настолько, что ее бывшие ученики до сих пор встречаются каждый год в Берлине.

Когда Гитлер пришел к власти, мне едва минуло шестнадцать лет. Всего через несколько дней СА и гестапо устроили обыск в нашей квартире. А в тот день, когда нам пришлось отвезти мою мать в больницу, из которой она уже не вышла, к нам явился вечером до зубов вооруженный штурмовик. Нас обвинили в том, что мы вынесли из дома 'материалы враждебного содержания' - на носилках, на которых несли мать. Когда летом того же года отец пришел к убеждению, что СА особенно интересуется мной, он отправил меня во Францию.

Пятого сентября 1933 г. я приехал в Париж - беженец, не имеющий разрешения на работу. Однажды меня выселили из гостиницы - не было денег, чтобы заплатить за комнату. Хозяин не отдал мое имущество; у меня осталось только то, что было на мне. На ногах - гимнастические туфли, зимой в Париже это не сахар!

Но когда молод, выкручиваешься из любых неприятностей как можешь и все опять устраивается. Париж стал моей второй родиной, но в то же время я хорошо понимал, что мне, еврею, в тогдашней Европе оставаться нельзя. Поэтому я вступил в 'Гехалуц' - молодежную сионистскую организацию, обучавшую молодых людей для работы в сельском хозяйстве в Израиле - тогда еще Палестине.

В начале 1935 г. в Париже выступал с докладами Альфред Дёблин. Кто-то из моих друзей, рассказывая мне об этом, вспомнил о присутствовавшей там очаровательной девушке из Германии. Я решил повидать как-нибудь это чудо, пошел туда, увидел ее и страстно влюбился. Друзьям я коротко объявит: 'Женюсь на ней я!'

Девушка была из Гамбурга. Когда она сообщила семье, что мы подумываем о свадьбе, разразился такой скандал, что казалось - рушится мир: я ведь был беднее нищего, мне не исполнилось и двадцати, у меня даже не было специальности. Семейство спровадило Веру в Стокгольм, чтобы развести нас подальше, но в шведской столице она выдержала только три месяца - и вернулась в Париж.

Гамбургское семейство признало свое поражение и поставило только одно условие - я должен приобрести специальность. Я пошел на курсы дамских парикмахеров, окончил их и получил красивый диплом; теперь я, значит, мог делать Вере прическу. Седьмого ноября 1936 года мы зарегистрировали брак в мэрии 5-го округа Парижа.

Парижский 'Гехалуц' послал нас сначала в учебное хозяйство, кибуц на юге Франции. В конце августа 1938 г. мы получили сертификат для переезда в Палестину и в начале сентября ступили на берег в тель- авивском порту. Работу нашли на апельсиновых плантациях в Гадере, Вера - на сборе и резке плодов, значит, только в сезон, но я получил постоянное место. Правда, хозяин не мог платить зарплату в срок, и от работы ломило спину, но зато мы были теперь как-то устроены.

В октябре 1939 г. на шестом месяце первой беременности Вера заболела, это был спинальный паралич. Сначала она полностью утратила подвижность, воспалившийся нерв вызывал сильные боли, каждое движение причиняло ей мучения. Ни в одну больницу Веру не брали. Нигде не было квалифицированных врачей и необходимого оборудования - дыхательных аппаратов или водяного матраца.

В Гадере у нас была крохотная комнатка с кухней, 'удобства' - метров за тридцать в саду. Не было электричества, только керосиновые лампы и керосинка. Мне пришлось уйти с работы, чтобы ухаживать за Верой. Врачи очень старались, но в те годы мало что знали о полиомиелите. Они обсуждали, не лучше ли прервать беременность. К счастью, в конце концов, они от этого отказались; наша дочь, родившаяся в феврале 1940 г., теперь уже сама мать двух очаровательных девочек.

Моя сестра, жившая в Тель-Авиве, оставила работу и взяла ребенка к себе. А я учился делать Вере массаж и в течение двадцати двух месяцев занимался только уходом за ней. Пособия для безработных и по уходу за больным - этого хватало только на то, чтобы не умереть с голоду.

В то время мы жили еще и под впечатлением несчастья с Вериной матерью. Незадолго до начала Второй мировой войны ей удалось уехать из Германии, но в Белграде она застряла и была схвачена нацистами. 30 марта 1942 г. ее убили вместе со многими другими. Она успела отправить нам свои вещи, и спустя долгое время, после множества проволочек, они прибыли. Я продавал их по одной, за гроши.

У Веры была железная воля, она хотела побороть свой недуг. Училась передвигаться по дому, делать какую-то работу. Ей приходилось целый день носить, даже в жаркую погоду, высокий ортопедический корсет. Выходить из дому она могла только с палкой и опираясь на мою руку. Когда я в первый раз вывез ее в инвалидном кресле на улицу, она расплакалась; тут она впервые полностью осознала, что никогда не сможет ходить, как все здоровые люди.

Через девять лет у нас родился еще сын. При родах дело шло о жизни и смерти Веры, но потом - она была горда, что на этот раз может сама пеленать ребенка. Когда здоровье Веры позволило оставлять ее одну, я стал искать место. Английскому правительству подмандатной территории требовались полицейские для охраны военных объектов. Я подал заявление и после месячной волокиты в полиции Хайфы был назначен в охрану тамошнего аэропорта. Дежурил я по ночам, чтобы иметь возможность днем помогать Вере по хозяйству. На этой работе я пробыл четыре с половиной года.

Когда мне представилась возможность перейти в отдел по контролю цен в министерстве экономики, я за нее тут же ухватился. Несравнимо большая зарплата позволила нам впервые жить без постоянных мыслей о деньгах, а благодаря банковскому кредиту в 1946 г. мы смогли даже приобрести в собственность небольшую квартиру. Крохотную, но свою, и она стала для нас раем на Земле - нам не надо было больше снимать жилье. Когда было провозглашено государство Израиль, меня сразу перевели в новый контрольный аппарат, а когда борьба с экономическими преступлениями перешла в ведение полиции, мне присвоили офицерские звание.

В 1954 г. меня командировали на три с половиной года в США, и Вера с детьми поехала со мной. Там ее обследовали врачи-специалисты. Они сказали:

'Госпожа Лесс, вы - медицинское чудо. Собственно говоря, все те движения, которыми вы на самом деле владеете, должны быть вам недоступны! Но вашему организму удалось каким-то образом справиться с перераспределением функций. Нам остается только пожелать вам беречь свои силы'.

Наверное, они были правы: в 1968 году состояние Веры стало ухудшаться, с 1974 года она все реже покидала инвалидное кресло, а в 1980-м умерла от кровоизлияния в мозг.

За двадцать лет до этого, 23 мая 1960 г. она была, несмотря на болезнь, еще в относительно хорошем состоянии. В тот день вечерние газеты вышли с аршинными заголовками, извещающими об аресте Эйхмана и о выступлении премьера Бен-Гуриона в кнессете; он сообщил, что Эйхман будет отвечать за свои преступления против еврейского народа перед судом, в Израиле. Ни одного гражданина Израиля, ни одного еврея в целом мире не могла оставить равнодушным эта весть. Да и был ли в Израиле дом, в котором не оплакивали погибших?

С одной стороны, я испытывал удовлетворение, с другой - страх при мысли, что едва зажившие раны снова откроются. Сколько ужасов, сколько слез вызовут воспоминания? Снова будут разбужены мысли и чувства, которые долго подавлялись, предавались забвению.

Но имеем ли мы право забыть страшное прошлое, не подвергая опасности будущее наших детей? До поздней ночи мы спорили об этом с Верой и близкими друзьями. На следующий день мой друг Иегуда Кауфман сказал, что он с удовольствием выступил бы на процессе Эйхмана. Мне же, напротив, такое претило - ведь миллионов убитых все равно не вернуть.

А на следующее утро, 25 мая, мне позвонил Шмуль Рот и сказал, что со мной хочет срочно поговорить генерал Зелингер. Он тогда был начальником полиции Хайфы и всего северного округа. В его служебном помещении я увидел полковника Эфраима Хофштеттер-Элорма, начальника Службы безопасности Тель- Авивского округа. Генерал Зелингер был для меня всегда образцом израильского полицейского, а полковник Хофштеттер-Элорм считался одним из лучших криминалистов страны.

Зелингер сказал:

'Лесс, правительство доверило следствие по делу Эйхмана полиции. Я сейчас формирую группу офицеров, которая смогла бы подготовить процесс. Я решил поручить допросы самого Эйхмана вам. Это не будет легким делом и, по всей вероятности, оно продлится гораздо дольше трех месяцев. Вы согласны?'