она ничего почерпнуть не могла, так как майор, застав ее за чтением всего только третьей страницы, торжественно обрек книгу на сожжение. Нет, она сама додумалась до этой ереси.

Епископ спокойно выслушал ее. Он не делал попыток ни запугать ее, ни разубедить в ее роковом заблуждении, он только сказал ей, что она ангел, воплощение чистоты и доброты, и Господь, наверно, вернет ее на путь истины, если только душа ее не исполнится гордыни. Сильвия рассказала мне это, добавив: «Он думал, что я вернусь к прежнему, но я знала, что мне уже возврата нет».

Остальные члены семьи, однако, не обнаружили такого снисходительного терпения, как епископ. Иметь еретичку в семье казалось еще ужаснее, чем иметь методиста. Миссис Кассельмен, беспрекословно соглашавшаяся со всем, что читала в Библии, так же как соглашалась со всем, что ей говорили, совершенно растерялась. Майор же притащил из мезонина несколько запыленных фолиантов и стал ежедневно читать дочери вслух душеспасительные истории. Это был вопрос очень серьезный для Кассельменов, мораль и вера которых основывались главным образом на страхе ада, фурий, демонов и т. п. Сильвию взяли на три месяца из пансиона, чтобы запечатлеть эти образы в ее воображении.

В округе существовало несколько сект, постоянно враждовавших друг с другом. Но ввиду такого исключительного случая они заключили союз между собою, и делегатки от всех сект ездили утешать миссис Кассельмен, опускались в гостиной на колени вместе с Сильвией, молились за спасение ее души и проливали слезы на обитые палевым бархатом диваны из красного дерева с резными ручками. Дальний родственник духовного звания, молодой человек весьма приятной наружности и чрезвычайно искусный в диалоге, приглашен был затем, чтобы опровергнуть доводы своенравной девушки. В течение трех дней он зондировал душу своей пациентки, знакомясь не только с ее богословскими взглядами, но и вообще с взглядами на жизнь. И наконец заявил ей: «Дорогая Сильвия, я убежден, что вы самая опасная особа в этом округе».

Сильвия рассказала мне это и добавила: «Я никак не могла понять, что он хотел этим сказать». Но я уверяла ее, что он совершенно прав. В самом деле, он был прозорливец, этот молодой священник.

Все были того мнения, что Сильвия переучилась, что она знала больше, чем следовало. И поэтому семья навела справки и выбрала самый аристократический, самый дорогой пансион в Нью-Йорке, в котором Сильвия должна была завершить свое образование. Мы подошли теперь к началу светской карьеры Сильвии и урокам Леди Ди, которая, почувствовав в свои девяносто лет упадок сил, пожелала передать своей внучатной племяннице свой богатый светский опыт.

Леди Ди была одной из самых изысканных фигур Юга, одна из редких женщин, посещавших балы и вечера в возрасте, когда могла бы быть бабушкой и прабабушкой. Я видела ее портрет в восемьдесят пять лет – в шелковом бальном платье вишневого цвета, с кружевным воротником, с брильянтовой диадемой на белоснежных волосах, падавших на лоб мелкими завитками и собранных сзади пышным узлом. Представьте ее себе в кресле для инвалидов, но все с той же изысканной прической, рассказывающей Сильвии про свои девичьи годы и роняющей, как бы вскользь, – и так ловко, что девушка никогда не догадывалась об истинном ее намерении, – отдельные замечания из области стратегии и тактики женского искусства.

– Жизнь коротка, – говорила Леди Ди, – а грядущее неизвестно. Женщина цветет один только раз, и надо уметь использовать этот короткий миг цветения. Задача женщины состоит в том, чтобы быть в центре общества и событий, а чтобы достичь этого, надо уметь влиять на мужчин и покорять их себе. Говорят, что мужчины – сложные и даже странные существа. Это заблуждение. Управлять ими вовсе не трудно. Наоборот, очень легко. Горе лишь в том, что большинство женщин выполняют свою задачу с закрытыми глазами, вместо того чтобы пользоваться мудрым опытом, который женский пол накапливал долгими веками.

Старая тетка учила Сильвию науке кокетства. Я много читала о состязании полов, разыгрываемом в большом свете, но никогда не допускала и мысли, что участники этой игры могут так взвешивать, так обдумывать каждый свой ход, как требовал этот убеленный сединами знаток жизни. Она даже выражения боевые употребляла: «Щит женщины, дитя мое, – это невинность. Ее острейшее оружие – наивность. Вернейший способ рассеять сомнения мужчины – это говорить ему правду. Тогда вы можете быть уверены, что он вашим словам не поверит».

Леди Ди сообщала мельчайшие подробности этого искусства: как увлечь мужчину, как давать ему свое слово и не давать в то же время полного согласия, как держать его в надлежащем градусе, умело пуская в ход ревность. И игры этой нельзя было прекращать после свадебного обряда, когда большинство женщин по неразумию своему складывают оружие. «Женщина и спать должна в полном вооружении», – говорила Леди Ди. Она не должна показывать мужу, как сильно она его любит, она всячески должна стараться казаться ему чем-то исключительным, чем-то недоступным и держать мужа в таком душевном состоянии, чтобы одна улыбка ее казалась ему величайшим счастьем. «Женщины нашего рода, – серьезно и веско говорила старуха, – славятся умением держать под башмаком своих мужей, они даже никогда не скрывали этого. И я слышала от деда вашего, генерала, что мужчине даже хорошо быть под башмаком, только бы башмак этот был прекрасным».

Как видите, Сильвию усиленно дрессировали перед вступлением в свет. Наибольшее, однако, внимание обращалось ее близкими на то, что они называли «невинностью». В тех местах жили пылкие, необузданные, грубые люди, совершались преступления, самые удивительные, самые ужасные истории, какие только можно вообразить. Но когда в этих событиях присутствовал любовный элемент, они тщательно скрывались от Сильвии. Один только раз табу было нарушено. Случай этот произвел на Сильвию огромное впечатление. Дочь одного из соседей убежала с молодым человеком, и домашние с ужасом, понижая голос, говорили, что она ехала с этим человеком в спальном вагоне и, вместо того чтобы обвенчаться до путешествия, они обвенчались лишь после путешествия.

Младший из братьев майора, дядя Мандевиль, шагал по веранде и возбужденно (он был полупьян, чего Сильвия тогда еще понимать не могла) говорил о согрешившей чете:

– Застрелить бы его следовало, застрелить, как собаку, следовало бы этого негодяя.

И вдруг остановился перед испуганным ребенком. Он был гигантского роста, и голос его гремел, как орган. Опустив свои руки на плечики Сильвии, он торжественно произнес:

– Детка, я хочу, чтобы ты знала, что я готов жизнью моей защищать честь женщин нашего рода. Поняла меня, детка?

И Сильвия с благоговейным страхом ответила:

– Да, дядя Мандевиль.

Достойный джентльмен был так растроган собственным благородством и отвагой, что слезы выступили на его глазах. И, распаляя свои возвышенные чувства, он патетично продолжал:

– Моей жизнью! Моей жизнью! И помни, что гордость Кассельменов в том, что в роду их не было ни