снисходительную или просто веселую.

— Дружбаны! Балдежку сварганим?!

Все закивали и довольно захмыкали. Выяснилось, что в воскресенье можно собраться у Столбова. Воскресным вечером Алешкина мама была занята в спектакле, а папа — на съемках в киностудии.

Ребята так устали от постоянного неудовольствия учителей, что даже Холодова согласилась идти к Столбову, а Киссицкая явилась одновременно с Дубининой. И Кожаева перестала обижаться на ребят за интриги, в которые они ее тайно вовлекали. Вениамин торжествовал.

В тот воскресный вечер он был в ударе. Недавно созданному ансамблю он приказал явиться с гитарами, а ударные инструменты оставались всегда у Алешки: репетировали у Столбовых.

Ансамбль под управлением маэстро Прибаукина знакомил слушателей со своим искусством.

пел Веник весело и звонко, —

— Эх-ма, тру-ля-ля, эх-ма, тру-ля-ля! — подпевали Пирогов, Кустов и Столбов, тоже весьма довольные собою и доброжелательным любопытством слушателей.

заливался Веник.

Ансамбль подпевал ему:

— Эх-ма, тру-ля-ля, эх-ма, тру-ля-ля!

— Па-па, пара-па-па-па! — подхватывали остальные, притоптывая в такт ногами, постукивая руками по столу и подергивая плечами.

— А чьи стихи, чья музыка? — спросила Киссицкая.

«Зануда она все-таки!» — с досадой подумал о ней Пирогов, но немедля галантно ответил:

— Стихи поэта Григория Поженяна, исключая, разумеется, припев, а музыка… народная…

Петь больше не хотелось, и Прибаукин затеял танцы.

Изобретая немыслимые и виртуозные па, заражая всех весельем, Венька лихо пытался ввести в штопор Юстину, но у Юстины, робкой в движениях, не получалось.

— Эх-ма, тру-ля-ля! — огорчался Веник, и, оставив Тесли в недоумении, выхватил из стайки девчонок гибкую и пластичную Дубинину. Приподняв Олеську, Венька почувствовал, что лицо его покрывает золотистый мягкий дождь пахнущих осенними листьями волос, а голова кружится и руки слабеют. Венька резко опустил Олеську и еще раз удивился, как необыкновенно она хороша. И тут же заметил, что так же ошеломленно смотрит на Олеську Пирогов. И все взоры обратились к ней.

Не успев еще сообразить, что произошло, Олеська своевольным движением плеча откинула золотые волосы назад, посмотрела на всех удивленно.

— Расстегнулось, — насмешливо сказала Киссицкая, повторяя ситуацию, так некстати сложившуюся для нее самой на вечере.

Олеська в отличие от Киссицкой никак не выразила своих чувств. Едва наклонила голову, глянула мельком: кофточка действительно расстегнулась. Тогда Олеська тряхнула головой, золотой дождь рассыпался по плечам, заслонил грудь от посторонних глаз.

— Ну, зачем же? — сказал весело уже пришедший в себя Прибаукин, — Искусство должно принадлежать народу…

Напряжение разрядилось улыбками, но танцы как-то сами собою прекратились. Киссицкая зло посмотрела на Прибаукина и многозначительно на Юстину. Юстина ответила ей благодарным, грустным, понимающим взглядом.

Отойдя в сторону, Киссицкая стала рассматривать картину на стене. Заинтересованно и громко спросила, обращаясь к хозяину дома:

— Лехочка, не скажешь, кто автор этой картины? — Она умела незаметно переключать внимание на себя.

— Какой-то приятель отца, — нехотя отозвался Столбов, развалясь в кресле и мрачно покусывая ногти. Он был единственным мрачно настроенным человеком в этой веселой компании. — А что, тебе нравится?..

Поскольку танцы утихли и компания отдыхала, все уставились на картину. На фоне ярко-синих гор, в голубоватой воздушной дымке стояла девушка в розовом. Левое плечо кокетливо выставлено вперед, длинные светлые волосы искрятся в лучах заходящего солнца. Глаза удивленно и радостно смотрят на мир… Чем-то девушка напоминала Олеську, но смотрела иначе, доверчивее, мягче.

— Ничего, миленькая картинка, — оценила Киссицкая, — простенько, но с большим чувством… — и улыбнулась ехидно.

— Я не понимаю, — медленно произнес, не поднимаясь с кресла, Пирогов, — ты меня извини, Алексис, зачем рисовать даму в розовом, даже если у нее в глазах большое чувство?..

— Что ты имеешь в виду? — насторожилась Киссицкая.

— Ну, если я захочу посмотреть на красивую девушку, я могу это сделать и в жизни, — пояснил свою мысль Пирогов, стараясь не встречаться взглядом ни с Дубининой, ни с Киссицкой, ни с кем другим, — А большое чувство я каждый день вижу в глазах своих родителей… — Он помолчал и добавил: — Живопись сделала такой скачок вперед, что теперь просто стыдно так рисовать. Ты, конечно, извини, Алексис… Искусство должно трансформировать жизнь, потому что скопировать ее оно все равно не сможет…

— Что же ты хочешь сказать, что «Незнакомка» Крамского или «Боярыня Морозова» Сурикова и не искусство вовсе? — вмешалась Маша Клубничкина.

— Тогда так думали о жизни, а сейчас это уже устарело. Искусство отражает уровень мышления. Но я никому не собираюсь навязывать своего мнения. Просто, мне кажется, в наше время если картину можно объяснить словами, то это уже назидание, а не искусство.

— Что же тогда искусство? — грубовато атаковала Клубничкина.

— Мастерство художника в композиции, колорите, цветовой гамме, световом решении… Искусство должно возбуждать чувства, эмоции, заставлять звучать внутренние струны…

— Ну, и как они будут звучать, — попыталась полемизировать Маша. — Если я смотрю на картину как баран на новые ворота и не могу объяснить словами, что нарисовано?..

— Ну, на баранов новое искусство не рассчитано, — с легкой улыбкой покровительственно объявил Пирогов, — Ты будешь стоять, долго смотреть, думать, и, может, со временем в твоем мозгу мелькнет хоть какая-нибудь мысль…

— А в твоем мозгу мелькают мысли, когда ты смотришь на всех этих шарлатанов? — обозлилась