Сильно Хромает посоветовал ему скакать с двумя лошадьми по ночам, а днями, если нужно, прятаться от Шального Коня и его людей, но пока этого не требуется. В полночь того дня, когда он покинул деревню, начался дождь, и не перестает, и не перестанет. В течение трех дней он льет и льет, сопровождаемый громами и молниями, которые заставляют Паха Сапу держаться подальше от тех немногих деревьев, что растут по берегам ручьев, и ежиться на скаку; даже днем видимость не превышает сотни футов, потому что над пропитанной влагой прерией колышется серый занавес дождя.
Паха Сапа едет и ночью и днем, но медленно, и он весь промок. Никогда за свою короткую жизнь Паха Сапа не видел, чтобы Луна созревающих ягод была столь влажной и дождливой. Обычно последний месяц лета такой сухой, что табуны коней никогда не отходят от речушек, в которых почти не остается воды, а кузнечики плодятся в неимоверном количестве, поэтому, прогуливаясь по высокой хрупкой коричневатой траве, приходится идти по волнам скачущих насекомых.
Сейчас, по прошествии трех бессонных дней и ночей почти без еды, терзаемый постоянным страхом Паха Сапа проникся абсолютным отвращением к себе. Любой воин его возраста в состоянии найти убежище и развести костер даже при таком дожде; кремень и кресало у него действуют — высекают искры, но он не может найти ничего сухого, чтобы поджечь. И убежища он не может найти. Известные ему неглубокие пещеры и свесы расположены по берегам рек, но теперь они залиты водой, поднявшейся на три или более фута. Хотя тюки с одеждой и всякой утварью тщательно увязаны в несколько слоев вывернутых наизнанку шкур, они пропитались водой. В течение нескольких часов каждую ночь он ежится под одной из лошадей, кутаясь в два одеяла, но от них промокает еще больше и еще сильнее падает духом.
А ко всему этому еще и голоса.
Голос мертвого вазикуна теперь еще назойливее, он становится громче, стоит несчастному мальчику попытаться уснуть. За те несколько дней, что прошли с того момента, когда Паха Сапа прикоснулся к Шальному Коню и принял его воспоминания, — иногда Паха Сапе кажется, что совершенное над ним насилие было равносильно тому, как если бы на него мочились и заставляли пить это, — от трескотни и бормотания чужих воспоминаний мальчик заболел.
Воспоминания Шального Коня не так бесцеремонно-навязчивы, как ночная болтовня призрака, но тревожат мальчика гораздо сильнее.
Эмоции переполняют Паха Сапу. Он прожил всего лишь одиннадцать не богатых особыми событиями лет, тогда как Шальному Коню, который обрушил свои воспоминания на агонизирующий мозг Паха Сапы, этим летом должно исполниться тридцать четыре, и каким-то образом, несмотря на его внутреннее сопротивление, видение Паха Сапы простирается на год или два вперед, вплоть до смерти Шального Коня от штыка.
Паха Сапа, конечно, ничего не помнит о собственных родителях, поскольку его мать умерла при родах, а его отец — за несколько месяцев до этого, но зато теперь он помнит родителей мальчишки по имени Кудрявый Волос, или просто Кудрявый: его мать бруле и его отца — шамана по имени Шальной Конь. Он ясно, слишком ясно, помнит шестнадцатое лето Кудрявого, когда тот проявил невиданную отвагу во время налета на арапахо (он был тогда ранен стрелой в ногу, убив перед этим несколько арапахо, но боль от того ранения помнит теперь Паха Сапа), и после этого отец Кудрявого, Шальной Конь, дал сыну собственное имя, а сам до конца жизни носил имя Червь.
Воспоминания Паха Сапы о собственном детстве теперь приглушены ложными воспоминаниями Кудрявого, или Шального Коня, о его жизни в деревне лакотских оглала, но воспоминания Кудрявого (Шального Коня) окрашены красным цветом эмоций насилия, близости к безумию и постоянного ощущения враждебности. Паха Сапа — приемный сын Сильно Хромает, и он надеется стать шаманом, как и его уважаемый тункашила, а Кудрявый (Шальной Конь), сын другого шамана, хотел — всегда хотел — стать хейокой, ясновидцем и слугой существ грома.
Паха Сапа, замерзший, испуганный, голодный, дрожащий и бесконечно одинокий, дождливой ночью направляется на свою предполагающуюся — в одиночку — ханблецею в Черных холмах. А в своих путающихся воспоминаниях он видит четырехдневную церемонию ханблецеи Кудрявого Волоса, во время которой тому было дано видение мальчика-мужчины. Он видит, как Кудрявого Волоса наставляют, поддерживают, помогают ему, а его инипи истолковываются старейшинами-держателями трубок, родственниками и шаманами. Паха Сапа в глубине души боится, что никогда не получит видения от Вакана Танки или шести пращуров, что этому помешает навязчивая, непристойная память призраков других людей, их мысли и картины будущих событий, но тем не менее ему приходится терпеть воспоминания Кудрявого (Шального Коня) об успешной ханблецее и о посвящении этого необычного человека в ясновидцы грома и праздновании по этому поводу.
Никто не напевал и не будет напевать Паха Сапе: «Тункашила, хай-йай, хай-йай!», но в чужих воспоминаниях он видит, как одноплеменники поют для Шального Коня.
Паха Сапа никогда не прикасался к виньян шан винчинчалы хорошенькой молодой девушки, но в новых воспоминаниях, которые бьются теперь в воспаленном мозгу мальчика, он отчетливо помнит, как занимался любовью с Женщиной Черный Бизон, женой Нет Воды и еще полудюжиной других женщин. От этого его мысли… путаются.
У Паха Сапы не бывало никаких повреждений, если не считать синяков и неоднократно расквашенного носа, но теперь он помнит не только боевые раны Кудрявого (Шального Коня), но и ощущение, когда тебе стреляют в лицо: в него с расстояния прямого выстрела стрелял взбешенный муж Нет Воды. Он пытается прогнать эти воспоминания, но ощущение пистолетной пули, скользнувшей по зубам, вспоровшей щеку и раздробившей челюсть, слишком сильно, и так просто от него не отделаться.
Но вот что больше всего тревожит Паха Сапу в бесконечной черной дождливой ночи, с чем тщетно пытается совладать его сбитый с толку разум: он, Черные Холмы, если не считать жестоких детских игр, никогда ни к кому даже пальцем не притронулся, а воспоминания Шального Коня наполняют его упоительно-тошнотворными ощущениями от стрельбы, ударов ножом, копьем, убийств и скальпирования многих — кроу, арапахо, других лакота и вазичу в таких количествах, что и не сочтешь.
Паха Сапа в страхе: уж не умирает ли он?
Голова его болит так сильно, что каждые четверть часа он останавливается и его рвет, хотя желудок мальчика пуст уже несколько часов. От непрекращающегося, плотного дождя у него так кружится голова, что он с трудом удерживается на Черве — мерине Сильно Хромает, а кобыла Пеханска в эту жуткую ночь действует скорее как белая змея, чем как белая цапля, — встает на дыбы, натягивает поводья и пытается убежать.
Голова Паха Сапы разламывается от боли, рвоты и воспоминаний, которые совсем ему не нужны, хотя мальчик знает: они навсегда останутся с ним.
И словно ему мало безнадежности обрушившихся на него бед, он теперь еще уверен, что заблудился. Он рассчитывал, что доберется до Черных холмов за три дня и три ночи езды, но по своей глупой, детской неопытности заблудился под дождем, не имея реальных ориентиров, а те немногие, которые он знал, оказались затоплены, и теперь мальчик уверен, что каким-то образом пропустил Черные холмы, сердце мира.
Именно этой ночью, в один из самых тяжелых моментов своей жизни, Паха Сапа замечает свет вдалеке слева.
Его разум, та малая его часть, что все еще принадлежит ему, а не захвачена в заложники воспоминаниями сурового воина, говорит ему, что нужно повернуть лошадей направо и уходить от света. Если это костер, то развели его вазичу, которые сразу же его убьют, или Шальной Конь, который сначала будет его пытать, а потом убьет.
Но он поворачивает налево, на восток, как он думает, и едет в ночи, держа путь на крохотный огонек и боясь, что тот сейчас мигнет и погаснет. Но огонь, напротив, в промежутках между порывами ветра, когда он исчезает из виду, разгорается все ярче.
Около получаса едет Паха Сапа под дождем в направлении огня, его конь скользит и спотыкается в глубокой жиже, и наконец мальчик видит большую темную массу над маленькой точкой огня и вокруг нее. Это должна быть Мато-паха, Медвежья горка, а значит, он всего в нескольких милях к северо-северо- востоку от Черных холмов.
Но Мато-паха — излюбленное место стоянки для родов лакота, направляющихся в Черные холмы, а именно это и собирался сделать Шальной Конь.
