Артур. — Став верховным правителем, я вынужден буду отдаться той самой старухе из моего сна, отказавшись от обыкновенного человеческого счастья? Мне довелось видеть немало вледигов, но все они радели только о собственном богатстве, а не о своём народе. Я же соглашусь принять власть только ради моей любимой земли. И тогда жизнь моя будет принадлежать только Британии. У меня может быть только одна невеста — либо власть, либо женщина… Но для чего же встретил я Гвиневеру, если мне не суждено познать счастья с нею?

— Артур, ты уже давно не мальчик, поэтому я скажу прямо.

— Говори. — Артур любовно похлопал коня по шее.

— Гвиневера смиренно приняла волю отца, да простятся ему его прегрешения. Гвиневера — послушная дочь. Но, распахнув свои объятия для тебя, она не впустила тебя в своё сердце.

— Знаю. Она покорна, но холодна. И в холодности её мне не столько видится отсутствие любви, которая со временем могла бы родиться в ней, сколько я ощущаю присутствие чего-то куда более страшного… Я чувствую в ней враждебность. Моя жена терпит меня, но считает чужим по духу.

— Я уже объяснял тебе: если бы ты был христианином, она бы не сопротивлялась в своём сердце. — Мерддин коснулся руки Артура. — Ты понимаешь меня?

Артур ухмыльнулся и вспрыгнул на коня.

— Мне кажется, что вокруг меня плясала не только старуха Власть, — тряхнул он косматой головой. — Возле меня кружили и кружат все силы Судьбы, уготовившие мне совсем не то, к чему стремится моя душа.

— Чего же ты хочешь? — воскликнул Мерддин, глядя снизу вверх.

— Любви! Я хочу любви, Учитель!

В глазах Мерддина задрожали слёзы.

— Тебя любят столько людей! Ты любим почти всей страной!

— Всей страной… Это слишком много для меня, Учитель, — невесело ухмыльнулся всадник. — Я хочу любви одной женщины. Скажи, подарит ли она мне свою любовь?

— Тебя любит народ! — повторил Мерддин, и просительно вытянул руку. Костлявые пальцы старчески затряслись. — Народ уповает на тебя! Ты рождён быть правителем, само имя твоё требует от тебя этого[12]!

— Народ?.. Что ж… Ты прав…

Артур сдерживал коня, заставляя его крутиться на месте. Длинная рыжая грива колыхалась на ветру.

— Ты прав, мудрец… Что ж, значит, так тому и быть… Объяви всем, что я согласен принять власть. Отметим наступление зимы особым торжеством. Великий праздник Самайн [13] будет началом моего правления. Так и скажи: Артур примет венец вледига в главный день Самайна!

Он ударил коня пятками и пустил его вскачь, взвихрив прохладный утренний воздух.

— Да хранит тебя Господь! — улыбнулся ему вслед Мерддин.

Никто в королевстве Артуровом не ожидал, что Мордред решится коварным образом похитить Гвиневеру, добродетельную красавицу, почитаемую даже в самых далёких уголках Британии.

Он же подкараулил её во время прогулки и напал на ничего не подозревавшую Гвиневеру со своими рыцарями.

Гвиневеру сопровождал лишь доблестный Ланселот. Он поспешил с королевой прочь от разбойников и успел забраться на высокую скалу. Люди Мордреда начали осаду. Помощи ждать было неоткуда.

Отважный Ланселот разил и разил наседавших врагов, и уже целая гора мёртвых тел выросла перед скалой, где пряталась прекрасная Гвиневера.

Мерлин видел с крепостной стены, как Мордред напал на Гвиневеру, однако рыцарей в замке совсем не было, ибо все отправились в поход с Артуром. Никого не осталось, чтобы выручить королеву.

В отчаянии Мерлин воздел руки к небу и возопил:

«Владыко Господи Иисус Христос, Боже наш, источник жизни и бессмертия, Сын безначального Отца, распятый и погребённый за наше греховное и злонравное естество, к тебе обращаюсь с мольбой! Приклони ухо Твоё и услышь глаголы мои. Прошу Тебя о помощи, Господи, ибо не в силах моих спасти невинную душу твоей верной дочери Гвиневеры, коей угрожает смертельная опасность от рук страшных грешников и растлителей, собранных под рукой бессердечного Мордреда, не знающего чести и любви и живущего кровавыми разбоями да беспощадными убийствами. Знаю, что ты, Господи, незлоблив, долготерпелив и многомилостив, и не пристало мне просить тебя о смертельной расправе над разбойниками, но не дай чёрным дьявольским отродьям сотворить зло над чистой душой. Спаси же Гвиневеру, жену славного Артура, не дай ей испить горькую чашу!»

Не прошло и нескольких секунд, как по небу пробежали молнии, тучи собрались над войском Мордреда, поднялся страшный ветер, земля задрожала. Воздух наполнился жаром и ударил по рыцарям Мордреда, разметав их по окрестностям. Многие были унесены ураганом за тысячи лье, их бездыханные тела обнаружились позже даже в чужеземных королевствах.

А когда небо очистилось, то Гвиневера узрела меж облаками сияющий лик Господа и, опустившись на колени, возблагодарила Его.

Так Мерлин молитвой своей спас жену великого короля Артура.

Артур же устроил погоню за Мордредом и сжёг немало селений, где Мордреду давали приют. Ужас и огонь сеял Мордред, но не меньший страх нагонял на людей и великий король Артур. Гнев его не знал границ. Сердце его забыло о пощаде. Душа его заболела недугом ненависти…

Благочестивый Мерлин изо дня в день молился о спасении души Артуровой.

К концу января участники турнира прибыли во владения графа де Парси, но лишь знатным господам было позволено остановиться в замке, остальные довольствовались жизнью в палаточном лагере близ ристалища. С крепостной стены теперь открывался красочный вид: большинство палаток было сшито из цветной материи и возле каждой пестрело на ветру знамя с гербом. В лагере царил шум, слышались песни, возбуждённые ожиданием рыцари вели громкие разговоры, многие тренировались, выезжая с оруженосцами в поле.

Ван Хель стоял вместе с Изабеллой у окна башни, откуда было удобно наблюдать за палаточным лагерем и ристалищем. Девушка пользовалась любой возможностью, чтобы повидаться со своим избранником. Многочасовая работа с шитьём сильно утомляла её, свободного времени было мало, но теперь, когда вокруг всё гудело ожиданием турнира и когда ежедневно закатывались пиры, всем обитателям замка было разрешено отдохнуть. Без устали слуги трудились только на кухне.

— Я ещё никогда не присутствовала на турнирах, — посетовала Изабелла.

— Вы ничего не потеряли, душа моя. Турниры похожи на баловство грубых и глупых людей, — усмехнулся Ван Хель.

— Почему?

— Мужчины играют с оружием.

— Пусть лучше так, чем на войне.

— С оружием нельзя играть. Оружие от этого слабеет, теряет свой дух.

— Но ведь для чего-то турниры придуманы?

— А для чего придуманы пышные застолья и шумные пиры? — спросил Ван Хель. — Вот мы стоим с вами рука об руку, и никто нам не нужен. Нам хорошо друг с другом без громких песен и без множества